ВИРТУАЛЬНАЯ РЕТРО ФОНОТЕКА                                                                                                         Музей Истории Советской Массовой песни

Главная        Концепция        Тематические Песенные Разделы        Персональные Песенные Разделы        Певцы
Читальный зал           Запасная Столица          Советская архитектура        Коллекция        Новости культуры        РеМастер        Выставка
Ссылки              Правила Поведения на Сайте             Клуб Друзей             Написать в Гостевую Книгу или Автору

Георгий Абрамов
Из записок солиста радио

Развернутая биографическая справка.

Абрамов Георгий Андреевич.

Родился 12 апреля 1903 года в Москве. Мать и отец - крестьяне села Ольшанка (предположительно, поскольку в оригинале слово «Ольшан...» было недописано) Рязанской области (недалеко от г. Скопина). Отец вскоре ушел из семьи, и воспитание сына легло на плечи только одной матери. С 1911 по 1915 г. учился во 2-м Арбатском городском реальном училище. Затем был отдан на учение в мастерскую. Трудовая жизнь началась рано: до 1918 г. работал учеником в мастерской кожевенных изделий, а с 1918 по 1928 г. работал в качестве слесаря-водопроводчика в техническом отделе Московского государственного университета. Принимал участие в университетской самодеятельности. С 1924 г. совмещал работу в университете с учёбой в Московском государственном музыкальном техникуме имени Антона и Николая Рубинштейнов (позднее Музыкальное училище при Московской консерватории) по классу сольного пения в классе А.Ф. Засядько. Окончив в 1930 г. музыкальный техникум, по конкурсу поступил в оперную труппу Всесоюзного радио. Во время работы на радио за вокальные достижения получил премию им. Л.В. Собинова, неоднократно премировался (почётный диплом Всесоюзного конкурса вокалистов - январь 1939 г., премия в ознаменование 15-летия советского радиовещания). Награждён значком «Почётный радист» - 1950 г. В 1944 г. получил звание заслуженный артист РСФСР. Награждён медалями «За оборону Москвы», «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и «В память 800-летия Москвы».

С первых шагов на радио включился в творческую работу, исполнил большое количество оперных партий. Работал с дирижёрами Орловым А.И., Головановым Н.С., Гауком А.В., Броном, Самосудом С.А., Светлановым Е.Ф., с зарубежными дирижёрами Г. Себастьяном, К. Зандерлингом, Оскаром Фридом. Исполнял партии: Фигаро («Свадьба Фигаро»), Папагено («Волшебная флейта»), Леппорелло («Дон Жуан»), Лотарио («Миньон»), Калхас («Прекрасная Елена»), дед Сашка («Тихий Дон»), в операх «Октябрь», «Фиделио», исполнил вокальные циклы «Прекрасная мельничиха» и «Зимний путь».

С начала творческого пути много работал над советской песней. Работал с композиторами Дунаевским И.О., Кабалевским Д.Б., Александровым А.В., Шапориным Ю.А., Прокофьевым С.С., Новиковым А.Г., Мокроусовым Б.А., Кацем С., Туликовым С.С., Терентьевым Б., Волковым, Слоновым Ю., Фельцманом О.Б., Соловьёвым-Седым В.П. и др.

Являлся первым исполнителем песен: «Гимн демократической молодёжи»;

Кац – «Шумел сурово брянский лес»;

Мокроусов – «Заветный камень», «Возвращение», «Одинокая гармонь» (эту песню автор посвятил Г.А. Абрамову), «Хороши весной в саду цветочки» и др.

Большая творческая дружба связывала Г.А. Абрамова с поэтами-песенниками А. Фатьяновым, Л. Ошаниным, В. Харитоновым и др., с эстрадно-симфоническим оркестром радио под управлением дирижёров В. Кнушевицкого, Г. Столярова и Ю. Силантьева.

За время работы на радио записал на пластинки большое количество песен. Вёл большую общественную работу. С 1939 по 1946 г. был депутатом Свердловского райисполкома, неоднократно работал председателем избирательных комиссий, участвовал в шефской работе с воинами Советской армии. В период прорыва блокады с группой товарищей был с шефскими концертами в Ленинграде. Был членом президиума Всероссийского театрального общества. Много ездил в гастрольные поездки по стране (строительство Братской ГЭС, железной дороги Абакан - Тайшет и т.д.). Был в загранпоездках в ГДР, Польше, Венгрии, Румынии. В процессе работы на радио и телевидении снялся в телевизионных фильмах, поставленных по операм «Игрок» Прокофьева, «Джанни Скикки» Пуччини.

За время работы на радио занимался педагогической деятельностью как режиссёр с молодыми певцами радио и преподавал...

Предисловие автора сайта

В 2006 году увидел свет сборник статей "Музыка. Песня. Грампластинка", составленный и изданный московским филофонистом В.К. Солоненко. Формально эта книга посвящена памяти В.С. Франченко - коллекционера, пропагандиста советской песни, безвременно ушедшего от нас несколько лет назад. Вместе с тем значительная, большая часть книги посвящена не столько самому В.С. Франченко, сколько тем певцам и музыкантам, творчество которых было им любимо. Скромную роль в подготовке этого сборника довелось сыграть и мне - с Дмитрием Фокиным мы предложили туда материал о певце Владимире Нечаеве. Эта статья есть на сайте. Сегодня я могу предложить Вам еще один материал из этой книги. Это воспоминания певца Георгия Абрамова, которые впервые были опубликованы в сборнике В.К. Солоненко. Об этих воспоминаниях нам было известно уже достаточно давно, мы держали их в руках, однако не могли получить разрешения на их публикацию. Благодарим Владимира Константиновича за ту работу, которую он проделал, а также за то, что он любезно предоставил электронную версию текста и разрешил процитировать на сайте фрагмент из своей книги.

Н. Кружков

Предисловие составителя сборника

Георгий Андреевич Абрамов – один из талантливейших советских вокалистов. Он родился 30 марта (12 апреля) 1903 г. в Москве. В 1931 г. окончил Московский музыкальный техникум им. А. и Н. Рубинштейнов. С этого года и до самой своей кончины 1 ноября 1966 г. он проработал солистом Всесоюзного радио, где исполнил множество оперных партий в радиопостановках. Репертуар певца включал также русские народные песни, романсы русских, советских и зарубежных композиторов. Замечательные песни многих советских композиторов: И. Дунаевского, Б. Мокроусова, А. Новикова, В. Соловьева-Седого, Б. Терентьева, С. Каца, Ю. Милютина, Л. Лядовой, В. Сорокина и других звучали по радио в исполнении Георгия Андреевича. В годы войны артист много выезжал на фронт в составе концертных бригад. В 1944 году ему присвоили звание заслуженного артиста РСФСР. Во второй половине 1950-х Г.А. Абрамов преподавал в Музыкально-педагогическом институте им. Гнесиных.

Публикуемые ниже воспоминания создавались в первой половине 60-х годов. Три первые страницы рукописи, к сожалению, утрачены. Из контекста можно заключить, что в начале повествования речь идет о впервые поставленной незавершенной опере М.П. Мусоргского «Женитьба». Постановка была осуществлена в Московском радиотеатре в 1931 году с участием труппы молодых артистов, среди которых был и Георгий Андреевич.

Рукопись предоставлена сыном певца Алексеем Георгиевичем Абрамовым.

В.К. Солоненко

начиная со стр. 4

Первый акт этой оперы написан гениальным М.П.Мусоргским, а остальные три акта сочинил известный композитор М.М. Ипполитов-Иванов.

Я помню, как Михаил Михайлович говорил: «Когда я писал эти три акта, моей задачей было по возможности продолжить характер первого акта, чтобы было единое целое». Ставили оперу режиссер МХАТа И.Я. Судаков и дирижер Н.П.Аносов.

Поставлена она была блестяще. Успех – грандиозен! Невозможно было достать билеты на «Женитьбу». Небольшой зал Радиотеатра был постоянно переполнен. Опера ввиду исключительного успеха просуществовала довольно долго. По несколько раз к нам приходили А.В. Нежданова, Н.С. Голованов, они очень полюбили наш молодой коллектив. Несколько позже Николай Семенович возглавил художественное руководство музыкальными коллективами Всесоюзного радиокомитета.

Г.А.Абрамов. 1937 год.

Постановка оперы «Женитьба» сыграла большую роль в формировании коллектива. Участие в постановке такого выдающегося режиссера, каким был И.Я. Судаков, подняло на большую высоту отношение к работе.

Коллектив был молод, но режиссер не делали никакой скидки на нашу молодость и неопытность. Я сам исполнял в этой опере партию Степана, это была моя первая роль на радио. Я очень хорошо помню эти репетиции над ролью с Судаковым. Казалось, такая небольшая роль и я должен был быстро ее сделать, но Илья Яковлевич, будучи сам очень музыкальным, отделывал со мной каждую фразу драматически, много помогал выразительнее сделать вокал.

Для сравнения хотелось привести такой пример. Мне посчастливилось благодаря Судакову попасть на некоторые репетиции пьесы А.Н.Афиногенова «Страх» во МХАТе, и я воочию убедился, что Судаков, работая с такими крупнейшими актерами как Леонидов, Ливанов, тщательно отрабатывал с ними каждую деталь. Разница была в том, что во МХАТе он им помогал лепить роль, а нас он воспитывал и как педагог.

Вскоре после «Женитьбы» И.Я. Судаков вместе с Н.П. Анохиным приступил к постановке «Каменного гостя» А.С. Даргомыжского. Интересная, увлекательная была работа. Ведь кроме замечательной музыки в этой опере сохраняется подлинный текст великого поэта А.С. Пушкина. Вероятно, поэтому и вся музыка в основном речитативна и кроме двух песен Лауры там нет ни одной арии. Постановщики, бережно храня и музыку и текст, создали новый зрелищный спектакль.

В этой работе развернулся талант молодой певицы Н.П. Рождественской. Ее Донна Анна была совершенна: тонкая музыкальность и полное драматическое раскрытие образа. Лаура – Нина Петровна Александрийская с ее теплым меццо была по-пушкински обаятельна и пикантна. Великолепен был и Д.В. Демьянов – Дон-Карлос.

Работая над «Каменным гостем» (в котором я исполнял партию Лепорелло), как-то раз, поднимаясь по лестнице в Радиотеатр, я был крайне удивлен, услышав мощное звучание нашего репродуктора, который никогда не запускался сильно. А когда я поднялся в наш зрительный зал, то был удивлен еще больше. Оказалось, что репродукторы были все выключены, а на сцене стоял среднего роста мужчина с небольшой бородкой, на нем была черная бархатная толстовка и брюки, заправленные в сапоги. Он пел, если не ошибаюсь, «Варяжского гостя». Его могучий красивый бас раскатывался по залу, покоряя всех присутствующих. Это был Максим Дормидонтович Михайлов, чей выдающийся бас сегодня знают все.

Первая роль, которую он исполнил у нас – партия Монаха в опере «Каменный гость». Небольшая, но очень красивая и мягкая по вокальной линии партия как нельзя больше подходила к голосу и облику певца. Какой это был Монах! Шедевр!

Все центральные газеты Москвы дали восторженные оценки этой постановке. Она имела тогда большое значение, поскольку нигде не шла, а на Радио прозвучала в полную силу.

За это время было сделано много других работ крупных форм: опер, монтажей оперетт и зрелищных спектаклей – все охватить трудно, но о некоторых более значительных постановках мне хотелось поделиться воспоминаниями.

Еще об одной зрелищной работе Аносова и Судакова, мне кажется, очень интересно было бы рассказать. Постановщиков привлекла внимание изящная опера композитора Д. Обера «Бронзовый конь». В вокальном отношении это трудное произведение, так как почти все партии по музыкальному характеру колоратурны. Даже у басовой партии Джин-као, которую исполнял пишущий эти строки, была сплошная колоратура.

Певицы Л. Борисоглебская и В. Градова исполняли одну из главных женских ролей. Я наблюдал за работой Судакова над этой вокальной строчкой. Будь то мелодия или каденция, он постепенно и кропотливо все осмысливал и наполнял содержанием. В конечном счете колоратурные трудности преодолевались, создавался настоящий образ. Талант Судакова меня всегда восхищал. «Бронзовый конь» тоже имел большой успех у публики.

Читатель, прочтя все эти строки, может спросить, что за «зрелищный» успех у публики? Вы ведь – радио. Вот письмо радиослушателя: «Который уже раз мы слушаем вашу «Женитьбу», в Радиотеатре публика временами смеется, а мы не можем понять, – отчего она смеется». Да, радиослушателю понять трудно. Ведь он только слышит, а не видит. Не видит режиссерской выдумки, зрелищности, которая вызывала смех в зале, а режиссер – театральный работник – часто забывал, что трудится для радиослушателя.

Вероятно, не многие знают, каковы ощущения исполнителя в студии, каково его творческое состояние, когда он несет свое искусство невидимым слушателям.

Представьте себе такую картину.

Студия. За столом у диктора горит лампа с зеленым абажуром. Сама студия освещена большой люстрой. Рояль. У рояля свой микрофон, у вокалиста – свой. Перед началом идет проба, проверка звучания. Но вот диктор, обращаясь к нам, говорит «Полная тишина!» и включает микрофон. Все находящиеся в студии должны соблюдать полную тишину. Нельзя кашлянуть. Но мы приспосабливаемся. Когда нужно, отвертываешь борт пиджака и кашляешь или чихаешь себе подмышку. У меня одно время были скрипучие ботинки, так я их снимал в студии.

Как-то профессор-химик Каблуков читал по Радио лекцию и когда закончил ее, тут же вынул часы и прямо в микрофон произнес: «Ну вот, в 20 минут уложился». Или еще один анекдотический случай. Народный певец из Казахстана пел перед микрофоном что-то национальное под собственный аккомпанемент на народном инструменте. Последняя песня оказалась очень длинной. Диктор, волнуясь, стала делать руками  вращательные движения, давая понять, что нужно закругляться. Певец остановился и тут же у микрофона спросил: «Что, больше не надо?»

Радиослушатель слышит все, что звучит в студии. Здесь ничего нельзя сказать, даже шелест перелистываемых нот во время передачи слышен.

Итак, объявлен номер программы, тихо подходишь к микрофону – надо петь. Трудно, почти невозможно не волноваться, когда сознаешь, что за этой белой коробочкой тебя слушает огромная масса людей. А здесь, в студии создается впечатление, что тебя «подслушивают».

Микрофон – твой друг, но он может быть коварным. Если ты поешь хорошо, не форсированно, у тебя чистая интонация, микрофон эти достоинства подчеркивает, и даже может прибавить силу твоему голосу. Но малейшую форсировку, нечистую ноту, или еще какие погрешности он подаст так, что все будет как на ладони.

Когда поешь в открытом концерте, когда публика видит тебя, она может не заметить какие-то вокальные погрешности, смотря на твою игру, поведение на эстраде. Но, повторяю, микрофон становится своего рода «предателем» и выдает все, ничего не скрывая.

Некоторые руководящие работники считают работу у микрофона легкой. Они говорят: «Подумаешь, встал у микрофона, положил ноты на пюпитр и пой себе». Мне хотелось бы, чтобы у кого-нибудь из них, так сказать, прорезался голос и он встал бы у микрофона и выступил. После этого спросить бы у него: «Ну как?» Не сомневаюсь, его мнение о работе перед микрофоном резко изменилось бы.

Очень ответственно и потому трудно выступать по Радио. Но когда радиослушатели присылают письма с хорошими отзывами – это большая, ни с чем не сравнимая радость для исполнителя. Я проработал на радио много лет и никогда не завидовал тем певцам, которые работают в театре. Я всегда любил свое дело.

Если бы радиопевцы были связаны только со студийными передачами и не выступали в открытых концертах, они безусловно бы утратили форму. Как цветку надо вода, так певцу необходимо иметь контакт со зрителем-слушателем. Тогда он будет полноценным и в радиостудии, этакой «заряженной частицей», заряженной общением с реагирующим слушателем. А ведь были такие в истории радио исполнители, которые почти не выступали в открытых концертах и от этого теряли свое мастерство. Их хорошие голоса слушать было скучно. Жизнь показала, что особенно любит радиослушатель исполнителя, который эмоционально насыщен так, как будто поет перед сидящей аудиторией.

Вот почему перед Радиокомитетом встал вопрос: как организовать передачи, чтобы они были с публикой и чтобы это не было театром, который у нас был до сих пор и не отвечал требованиям радиослушателей.

Это был тяжелый период для молодых певцов, когда закрыли наш радиотеатр. Увезли декорации, зрелищная работа прекратилась и все наши передачи были только в закрытом виде в студии. Пожалуй, не нужно было закрывать театр, пока не нашли новых форм передач. В то время нам, молодым, жаждущим, стремящимся к новым работам, к новым достижениям, было довольно тягостно. Стояла перспектива выступлений только из студии. Некоторые из наших товарищей подались в театры. Талантливый Добролюбов ушел в театр Станиславского, драматический тенор Федотов дебютировал в Большом театре. Туда же был принят и М.Д. Михайлов – наша гордость. Но основная часть коллектива все же сохранилась.

С начала 30-х годов в Москве работал венгерский дирижер Георг Себастьян. Его пригласили на Радио для постановки ряда опер с нашим вокальным коллективом. В 1934 году он познакомился с нами, прослушал по отдельности всех солистов и остался очень доволен. Первой оперой, которая должна была поставлена для радио, стал «Дон-Жуан» Моцарта.

 Началась подготовка. Роли распределились так: Дон-Жуан – В. Захаров, Лепорелло – Г. Абрамов. Донна-Анна – О. Аматова, Дон-Оттавио – Б. Берхович, Донна-Эльвира – Е. Еськова, Церлина – З. Муратова, Мазетто – П. Озеров, Командор – Т. Антоненко.

Но как же мы будем исполнять эту оперу? Очень просто! На эстраде оркестр, а впереди солисты, которые поют в зал и в микрофон. В таком виде мы исполняли гениального «Дон-Жуана».

«Ну, и чем вы нас тут удивили? – спросит недоумевающий читатель. – Мы видели это много раз».

Это концерт, в котором исполняется опера. Мы слегка расширили площадку на переднем плане, сделали небольшие мизансцены, партнеры стали общаться друг с другом, с некоторой условностью началось действие. В результате была найдена новая форма исполнения на радио, заменившая зрелищный театр.

Мы могли работать на микрофон, действуя как в театре, хотя нам не понадобились декорации и специальные костюмы, а главное – мы ни при каких других условиях не смогли бы так хорошо обслуживать нашего первого потребителя – радиослушателя.

Он очень любит слушать оперы в концертном исполнении, когда перед трансляцией все продумано и учтено. До слушателя доносится реакция зала, смех, аплодисменты и создается впечатление, что он сам сидит в зале вместе со зрителями.

Опера в концертном исполнении! И это Моцарт, его гениальнейшее произведение «Дон-Жуан», вершина мирового искусства! Ассистент Г. Себастьяна – Курт Зандерлинг (впоследствии – знаменитый дирижер) тщательно разучивает с нами вокальные партии. Никаких вольностей! Все, как написано у Моцарта. Когда мы пришли на спевки к Себастьяну, музыкальных ошибок ни у кого не было.

Премьера «Дон-Жуана» состоялась в Радиотеатре. Успех был огромный. На долю каждого исполнителя было много аплодисментов, но самой высокой оценки заслужили наши ансамбли. Моцартовские ансамбли требуют кропотливой работы. Когда дирижер с этим справится, все отточит, отшлифует, то получается нечто совершенное. Г. Себастьян был большим мастером и у него все получилось. Да ему и было у кого почерпнуть это богатство. Ведь он был учеником крупнейшего дирижера с мировым именем Бруно Вальтера, не раз бывал на моцартовских празднествах в Зальцбурге.

Сюзанна (Аматова) и Фигаро (Абрамов) в сцене из первого акта спектакля "Свадьба Фигаро".

1936 год. (Фото из архива Н.А.Казанцевой)

После «Дон-Жуана» как из рога изобилия посыпались моцартовские жемчужины: «Волшебная флейта», «Свадьба Фигаро», «Похищение из Сераля». Все это было на большой художественной высоте. Пожалуй, на радио никогда не было такого взлета в работе вокального коллектива. Это были наши золотые дни.

С «Похищением из Сераля» связано появление в нашем коллективе замечательной певицы Н.А. Казанцевой, которая пела в этой опере партию Констанцы. На одном из спектаклей присутствовал известнейший западный дирижер Отто Клемперер, который приходил к нам за кулисы и выражал свое удовлетворение пением, включая мое. Я пел тогда партию Осмина.

Если к операм Моцарта добавить «Фиделио» Бетховена и «Валькирию» Вагнера, то можно заключить: репертуар того времени был довольно изысканным.

Должен сказать, что мне лично везло. Постоянная занятость в спектаклях, хорошие роли в перечисленных спектаклях приносили большое удовлетворение. Получив любую роль, я уже не расставался с клавиром. Находясь на репетиции, или дома, или в пути на трамвае, – везде мои мысли были заняты только тем образом, который мне нужно было создавать. Трудно выделить какую-либо партию, которую я полюбил бы особенно. Все мои роли были дороги, но особенно удались три: Лепорелло в «Дон-Жуане», Фигаро в «Свадьбе Фигаро» и Осмин в «Похищении из Сераля».

После моих удачных выступлений многие мне советовали идти в театр. «Ведь ты же актер, чего тебе сидеть на радио». А я всем сердцем полюбил работу на радио с ее спецификой и не знаю, как бы себя чувствовал в театре.

Если мои воспоминания прочтет молодой певец, то пусть он запомнит, что хорошо спеть Моцарта – это большая школа вокала, после Моцарта многое становится легче преодолевать. Мы, исполнители старшего поколения, это сполна испытали на себе. Постигнув Моцарта, мы почувствовали себя мастерами.

Мы постепенно стали завоевывать авторитет исполнителей, которым можно многое доверять. Нас признали.

Керубино (Казанцева), Фигаро (Абрамов) и Сюзанна (Аматова) в финале 1 акта спектакля "Свадьба Фигаро".

1936 год. (Фото из архива Н.А.Казанцевой)

*    *    *

Николай Семенович Голованов был выше среднего роста, блондин, круглолицый, всегда тщательно побритый, коротко остриженный, с пробором на голове, энергичный, живой в разговоре, остроумный. Но таким наш замечательный дирижер был вне репетиции, вне дирижерского пульта. Когда же в руках Николая Семеновича дирижерская палочка, или когда он репетирует, его не узнать! Куда девается дружелюбная улыбка.

Он был суров, требователен к себе и тем, кто его окружал, не терпел расхлябанности. Если репетиция назначена на 9 часов, он на своем месте без 10 минут. И не позавидуешь тому музыканту, который вбегает в студию после взмаха его палочки. В работе с нами, вокалистами все у него было спланировано и рассчитано наперед.

Если у Г. Себастьяна в репертуаре были в основном западные классики, то Голованова привлекал исключительно русский репертуар. Мне кажется, что любимым его оперным композитором был Н.А. Римский-Корсаков.

Хорошо помню всю его работу над «Майской ночью», где половину своих усилий он посвятил звучанию оркестра. Он хотел, чтобы в этой опере оркестр не был лишь аккомпанирующим началом, а чтобы он звучал по-вагнеровски, полноценно симфонически.

Вспоминаю один эпизод в подготовительной работе над «Майской ночью», характеризующий Николая Семеновича как дирижера чрезвычайно строго относящегося к исполнителям. Во время оркестровой репетиции исполнитель партии Головы пытался не только петь, но и сразу играть роль. Зная, что Голова у Гоголя «сед и крив», он закрывал левый глаз – как раз тот, что был обращен к дирижеру, и из-за этого не вступал вовремя. Четыре раза Голованов останавливал репетицию, и все четыре раза закрытый глаз певца подводил. В конце концов Николай Семенович обратился к исполнителю: «Вы свободны, у меня эту партию вы петь не будете». Певец так и не был допущен к спектаклю.

Но если артист проявлял старательность, трудился по-настоящему, Голованов его ценил и никогда в обиду не давал. Со мной, например, был такой случай. Пел я небольшую, но ответственную партию Писаря, и когда мне пришлось лечь на операцию, Голованов отложил постановку до моего выздоровления, не желая вводить нового исполнителя на эту роль.

Николай Семенович Голованов – человек большой воли. Мы все – и музыканты оркестра, и вокалисты любили его дирижерские руки, такие властные, но четкие и понятные.

Как художественный руководитель Голованов был большим авторитетом, его мнение всегда было решающим. Мне почему-то хочется представить себе его величину, с кем-то сопоставив. Кто бы еще мог иметь такое непререкаемое имя как Голованов. Беря историю музыкальной жизни нашей страны, мы можем вспомнить таких корифеев как Н. Рубинштейн, В. Сафонов, С. Рахманинов – это они задавали тон музыкальной жизни в России.

В наше советское время пальму первенства нужно все-таки отдать ему, Н.С. Голованову. Замечательно были поставлены Николаем Семеновичем оперы Рахманинова «Франческа да Римини», Римского-Корсакова «Ночь перед Рождеством», «Майская ночь» и др. На его постановках почти всегда присутствовала народная артистка Советского Союза Антонина Васильевна Нежданова.

Когда она приходила к нам на спектакль или репетицию, мы, молодые певцы, всегда ее окружали, слушали замечания. Очень много полезного мы извлекали из ее бесед, замечаний. А.В. Нежданова сама, будучи блестящей вокалисткой, по своей доброте и деликатности всегда старалась не замечать наши недостатки во время исполнения. А после спектакля мы слышали ее слова одобрения и пожелания дальнейших успехов. Замечания же делала смущаясь и весьма тактично.

Такова великая русская артистка Антонина Васильевна Нежданова – вокальная звезда первой величины, певшая с Ф.И. Шаляпиным, Л.В.Собиновым и другими корифеями вокального искусства, а в жизни такая скромная и душевная. Мы были счастливы работать с такими выдающимися людьми как Н.С.Голованов и А.В.Нежданова.

*    *    *

Репетиция у Г. Себастьяна. Все подготовительные репетиции до оркестровой проводились у Себастьяна в номере гостиницы «Метрополь».

Мы собирались у него дружной семьей. Трудились по 5-6 часов каждый день. Уставали, конечно, но эта усталость была приятной, потому что наша работа очень быстро двигалась. Наш неутомимый дирижер был очень темпераментный, работе отдавал все свои силы, а мы, молодые исполнители, тоже были заряжены его энтузиазмом. Очень многим дирижерам и режиссерам можно поставить в пример работу Г. Себастьяна.

До Себастьяна мы тоже работали над Моцартом с дирижерами Выготским, Лео Гинзбургом. Это очень хорошие музыканты, но их работа сводилась в основном к точному выполнению моцартовской фактуры, поэтому получалось так: Моцарт был точен и только, а в целом все мертво и скучно.

Г. Себастьян энергично, талантливо вкладывал в эту форму содержание. Все оживало. Когда начинали действовать и музыка и текст, когда певцы не только пели, а сливались в музыке с образом, когда этот синтез становился органичным для каждого из нас, – вот тогда мы понимали, что создаем настоящее искусство.

Не так давно я слушал в Большом театре «Аиду» Д. Верди. Партию Аиды пела Галина Вишневская. В этой партии она недосягаема. Так все сделано, такой вылеплен музыкальный образ, столько вложено чувства! Ее Аида настолько покорила меня, что я спустя и некоторое время ярко помню все детали исполнения. Но разве здесь сила только в ее голосе, ее таланте? Нет! Она большая артистка и если взялась за Аиду, она создавала образ. Прекрасный голос Вишневской был средством выразительности, а не целью.

Но, к сожалению, в этой опере больше никто нас ничем не порадовал. Красивые декорации, великолепно звучащий хор, хорошее пение солистов. Почему же так получается? Люди работают в одном театре (в каком театре!), вместе создают оперу, а в ней Радамес, Амнерис, Амонасро ¾ тоже главные партии. Почему они только поют и совершенно забывают, кого они исполняют? Почему они не работают над образом, и никто на это не обращает внимания?

Мы были не в Большом театре, мы были не знаменитые, но когда я увидел Галину Вишневскую в «Аиде», я понял, почему у нас все получалось. Именно потому, что мы примерно так же работали, как Галина Вишневская. Я помню, как Владимир Петрович Захаров готовил серенаду Дон-Жуана (с мандолиной), как у него в ней не получалось пиано, и Себастьян до тех пор не успокоился, пока не добился того, что ему хотелось. Но зато, когда в спектакле «Дон-Жуан» оркестр играет пиццикато и звучит мандолина, а Захаров - Дон-Жуан – сладостным шепотом пытается подозвать к окошку одну из своих дам, то публике было ясно, что на такую серенаду дама обязательно выйдет к окну.

В той же опере я исполнял партию Лепорелло. По ходу действия, когда Дон Жуан беседует с донной Эльвирой, я должен быть в толпе сельских девушек с ними играть, шутить и одна из этих девушек должна неожиданно взвизгнуть. После этого Дон Жуан должен подать реплику: «Лепорелло, к дамам питай уважение», а я ответить: «Ведь вам же подражая, я дарил им свое расположение». Взвизгнуть у нее никак не получалось, она просто пищала. Тогда Себастьян, не очень хорошо знавший русский язык, чтобы понятно объяснить, просто ущипнул ее и она взвизгнула так, как ему хотелось. Он потом очень долго перед ней извинялся, но девушка не обиделась и впредь делала все так, как было нужно.

Каждая деталь, каждый мельчайший найденный штрих ¾ ничего не пропускалось. Вспоминаю работу с Себастьяном над оперой Моцарта «Волшебная флейта», где я исполнял партию Папагено. Во время многих наших спевок и даже на оркестровых репетициях, он часто обращался ко мне со словом «улыбка». У него это получалось так: «Абрамов, пожалюста, улибка». Я долго не понимал, что его заставляло ко мне постоянно обращаться с этим словом. Мне казалось, что я пою все правильно, но он другими словами никак не мог мне объяснить, какая ему нужна улыбка. Только несколько позже я понял, какую «улибку» он просил. Улыбку наивного простого человека. Ведь Папагено в этой сказочной опере ¾ дитя природы, наивный простодушный человек. А я делал улыбку, просто расширяя рот.

Роль Папагено мне тоже удалась. На спектакле за кулисы мне была передана записка от одной женщины. Она писала так: «Голос ваш красив и гибок, / Не хватало лишь улыбок, / Но «Волшебной флейты» сила / В миг его преобразила». Да, моцартовский период на радио - золотые дни. Этого времени забыть нельзя.

*    *    *

Много теплых воспоминаний связано с И.О.Дунаевским. Я не собираюсь анализировать его творчество, пусть это делают музыковеды. Как исполнитель я встречался с ним много раз и, вспоминая наши встречи, мне хотелось бы до некоторой степени запечатлеть этот образ. Исаак Осипович был обаятельнейшим человеком. Познакомились мы на квартире у кинорежиссера Александрова. В то время снималась картина «Волга-Волга», в которую я был приглашен для озвучивания самого начала этой картины в прологе («Разрешите, милый зритель»). Во время этой встречи присутствовали режиссер Александров, Любовь Орлова, Лебедев-Кумач, Дунаевский и я. Музыка и текст были только что написаны.

Была удивительно дружественная и непринужденная обстановка. Все пришли к положительному выводу как по музыке, так и по тексту. Я быстро выучил кусок, который должен исполнять, и мы все вместе поехали на «Мосфильм». Там нас ждал оркестр, и мы довольно быстро справились со своей задачей. Я не знаю, мои дорогие читатели, обращали ли вы внимание на самое начало картины «Волга-Волга» (смотрели ее, конечно, все), но первое слово, первая мелодия озвучены мною, хотя как актер в этой картине я не участвую.

На этом мое знакомство с композитором, однако, не закончилось. Вскоре Исаак Осипович позвонил мне из Ленинграда, чтобы я приготовил ряд его вещей, главным образом из кинофильмов: песенку Паганеля, куплеты лоцмана, куплеты водовоза, «Каховку» и другие. Я, конечно, с большой готовностью разучиваю его вещи. Некоторые из них у меня на слуху, а некоторые учил заново. Но Дунаевский приехал раньше, и наши концерты начались, когда не все удалось освоить.

Первые два концерта я очень волновался, боясь за текст. Вспоминаю один трогательный и несколько анекдотичный случай: Я начал петь «Каховку», спел первые два слова «Каховка, Каховка» и на мгновенье сделал паузу (вылетели из памяти слова). И тут же из первого ряда маленький курносый обаятельный парнишка «пулеметной» скороговоркой подбросил мне текст «Родная винтовка». Я невольно улыбнулся своему спасителю.

Много концертов я спел с Исааком Осиповичем. Все они проходили с успехом. Солнечная, полная жизнерадостного оптимизма музыка Дунаевского отражала нашу советскую действительность. Его песни – это пульс жизни нашей передовой молодежи. Во всех концертах он сам дирижировал оркестром. Это было великолепно! Особенно хорошо я узнал его лично в гастрольных поездках.

Вспоминаю концерты в Воронеже. Мы были приглашены туда на 3-4 дня, чтобы сделать пять концертов. Но когда мы прибыли на место, то обнаружили такой спрос на Дунаевского, что о пяти концертах нечего было и думать. И вот вечером после первого концерта Исаак Осипович собрал нас в своем номере. «Что делать? – сказал он нам. – По заявкам на наши концерты мы должны за 3-4 дня их сделать 12. Это невозможно! Будет халтура! Но мы можем хорошо сделать концерты немножко более пяти, но только надо выбрать организацию, которую никак нельзя обойти!»

Какую же организацию наметил Дунаевский обязательной? Шефский концерт для пионеров Воронежа! Вот как решил этот вопрос советский композитор. Всего нам пришлось сделать 9 концертов. Некоторые концерты пришлось дать ночью. При такой огромной работе Дунаевский всегда оставался веселым и жизнерадостным.

Вспоминаю нашу прогулку по улицам Воронежа. Он всю дорогу острил, смеялся, показывая на витрину булочной, где был его портрет, обложенный булками, или в галантерейном магазине, где его фотография была окружена пуговицами. Как жаль, что рано умер этот волшебник-чародей. Его музыка будет долго жить, сохранится в веках, ибо она тесно связана с жизнью и историей нашей Советской Родины.

*    *    *

С советскими композиторами самая большая творческая связь завязалась в дни Великой Отечественной войны. Как только началась война, стали появляться замечательные, волнующие до глубины души, патриотические песни А. Александрова «Священная война», Б. Мокроусова «Заветный камень», Ю. Слонова «Тройным ударом на удар» и другие. Вся работа радиовещания в этот период резко изменилась. Были созданы два коллектива – Эстрадный оркестр под управлением В.Н. Кнушевицкого и Ансамбль песни под управлением Б.А. Александрова.

Мне кажется, что в истории советской песни самым сильным был военный период. Никогда не было такого изобилия искренних, правдивых, проникновенных песен, которые полюбила вся наша славная Советская Армия и наш народ. Песни того времени вдохновляли на подвиг, волновали сердца, вызывали большое чувство патриотизма, любовь к родине. Всех прекрасных песен военных лет не перечесть. Давайте вспомним особо удачные.

Почему-то, когда вспоминаешь песни военных дней, в первую очередь звучит в ушах песня Александрова «Священная война». Суровая, тревожная и, вместе с тем, величественная, зовущая на подвиг.

Баллада Мокроусова «Заветный камень» и его же песня «Море шумит», «Шумел сурово Брянский лес» С. Каца, «Дороги» А. Новикова, песни В. Соловьева-Седого «Вечер на рейде», «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк», «В лесу прифронтовом» М. Блантера, «Случайный вальс» М. Фрадкина.

У многих авторов завязалась личная дружба с исполнителями. У меня все началось с Б. Мокроусова. Зная меня по выступлениям на радио, Борис Андреевич пришел ко мне с одной из первых своих военных песен «Море шумит». Отлично владея инструментом, аккомпанируя себе сам, он «композиторским» голосом пропел новую песню. Я не знаю, слышал ли кто, как Мокроусов сам поет, но я всегда поражался, насколько это получается у него обаятельно. Он просто тихо напевает своим небольшим голосом, а получается удивительное впечатление.

Первая песня мне очень понравилась. Она пользовалась у слушателей большим успехом и прочно вошла в мой репертуар.

Вскоре после этой встречи Борис Андреевич принес мне еще одну песню, песню-балладу «Заветный камень» и сказал: «Вот, послушай мою новую работу, по-моему, тут что-то получилось». Он всегда отличался скромностью и, сколько я помню, к каждой своей «премьере» прилагал слова «вроде ничего получилось» или «вот песенка немудрящая, но я поработал над сопровождением». Кстати, последние слова относились к ставшей всеми любимой его песне «Одинокая гармонь».

«Заветный камень» на слова А. Жарова – одна из лучших песен композитора. Когда мы ее впервые исполнили в Союзе композиторов, то это был полный восторг! Присутствующие на прослушивании композиторы окружили Бориса Андреевича, жали ему руки, поздравляли, многие плакали.

Много лет прошло с тех пор, но песня эта живет и будет жить как одно из лучших произведений советского песенного творчества. Потом появилась «Рогулька», сюжет которой взят из рассказа Зощенко и довольно убедительно музыкально оформлен. Песня на военную тему и исполнял я ее тогда почти в каждом концерте. Потом была «На реке». И вот появилась «Одинокая гармонь» на слова Исаковского. Она быстро завоевала успех, тиражи пластинок были огромны. Эту песню стали исполнять везде, в концертах, на радио, даже в ресторанах, а в настоящее время сам Ив Монтан поет эту знаменитую песню. А ведь автором она посвящена мне…

В дни войны я с Мокроусовым много выступал в концертах, особенно часто – в госпиталях. Первое исполнение всех лучших песен Мокроусова принадлежит мне, да и сам Борис Андреевич писал их, имея в виду мой голос. Когда композитор в 1948 году был представлен на государственную премию, то на комиссии все его произведения были исполнены мною.

У Бориса Андреевича есть песня с интересной судьбой – «Возвращение». Композитор написал мелодию, не имея текста, и как-то проиграл ее Л.И. Ошанину, пояснив, что песня навеяна думой о матери (у Бориса Андреевича была замечательная старушка-мать, которую он очень любил). Лев Иванович, отталкиваясь от музыки, написал великолепные стихи о матери, ждущей возвращения сына с фронта. Получилась изумительная песня (скорее, песенный романс) с богатой мелодией и проникновенными словами.

Борис Андреевич сам пошел на радио и показал ее, но почему-то комиссия ее не восприняла. Огорченный композитор попросил меня приготовить эту песню для конкурса, устраиваемого Комитетом по делам искусств. Помню, после исполнения к нам подошел Л.О. Утесов (он был член жюри) и сказал: «Я ведь очень много в жизни прошел и меня растрогать трудно. Но ваша песня меня потрясла!». На этом конкурсе Мокроусов получил первую премию. Вот как исполнитель может решить судьбу песни!

После, когда я ее исполнял по радио, песня всем нравилась, но отзывы о ней приходили разные. Вот, например, экипаж танкистов, который присылал мне с фронта много писем, сообщил, что песня «Возвращение» им понравилась, но мать погибшего сына просила не петь ее. Ведь ее сын не вернулся и песня о счастливой встрече матери с сыном все равно вызывает слезы.

Не могу не рассказать еще об одном эпизоде, связанном с замечательными авторами и их песнями. Как-то раз ко мне в гости пришли Б.Мокроусов, В.Соловьев-Седой и А.Фатьянов. Композиторы музицировали, Алексей читал стихи. И тут выяснилось, что два композитора написали песни на одни и те же слова – «Не тревожь ты себя, не тревожь». Песню В.Соловьева-Седого уже все знают и поют, а вариант Б.Мокроусова еще не вышел в свет. Василию Павловичу песня Мокроусова очень понравилась (мне показалось это признание искренним). Все высказали мысль, что ее тоже надо бы опубликовать, но тут Фатьянов высказался так: «Песня Соловьева-Седого хорошая, в народе ее знают, поют на привычный мотив, а песня Мокроусова, может быть, и лучше, но мотив ее неизвестен, места своего она вряд ли найдет». Конечно, поэт был прав. Мокроусов с ним согласился и использовал музыку для другого текста, а поскольку музыка прекрасна, она с любовью поется и живет поныне с новым текстом.

Примечание: Тем не менее, вариант Б.Мокроусова был опубликован. Вот список изданий с сайта НРБ.

Мокроусов Борис Андреевич. Девичья песня.  Для женского голоса с ф.-п.: b-es.2 / Слова М. Исаковского Лит. инципит Не тревожь ты себя, не тревожь М.: Союз сов. комп., 1948

Мокроусов Борис Андреевич. Девичья песня.  Для женского голоса с ф.-п.: b-es.2 / Слова М. Исаковского Лит. инципит Не тревожь ты себя, не тревожь М.: Союз сов. комп., 1947

Мокроусов Борис Андреевич. Девичья песня.  Для голоса с ф.-п.: c.1-f.2 / Слова М. Исаковского; Муз. Б. Мокроусова Лит. инципит Не тревожь ты себя М.: Муз. фонд СССР, 1945

Очень жаль, что Б. Мокроусов сейчас не очень плодовит. Правда, он выпустил недавно новую редакцию своей первой оперы «Чапаев», так долго им вынашиваемую. Ее уже показывал Чувашский оперный театр. Готовится она  к исполнению и у нас на радио.

В военные дни у меня завязалась творческая дружба с композитором Сигизмундом Абрамовичем Кацом. Как и в прежние годы, он сейчас так же молод духом, энергичен и всегда очень остроумен. Впервые я услышал его произведения в Колонном зале в исполнении Ансамбля песни Всесоюзного радио и солиста Владимира Бунчикова.

Прекрасно исполненная В. Бунчиковым песня «Сирень цветет» имела огромный успех и бисировалась. И вот мы с ним встретились. Кац принес мне новую песню, написанную вместе с поэтом А. Софроновым после их пребывания у партизан Брянщины. Она называлась: «Шумел сурово Брянский лес». Она быстро завоевала популярность, полюбилась народом и прочно вошла в ряд самых выдающихся советских песен. Для меня почетно, что композитор посвятил ее мне.

Потом я пел с военным оркестром его песни «Два Максима», «Был конь в эскадроне гнедой», «Садовник». Была еще одна песня с юморком, направленная в мой адрес, своего рода дружеский шарж. Она называлась «Сам собою я хороший» – этакая песня про песенника со словами: «Я пою не так чтоб очень, и лицом не лучше всех, но имею, между прочим, у друзей своих успех».

Из Ленинграда приезжал Василий Павлович Соловьев-Седой. Бодрый, жизнерадостный, тоже очень остроумный, он любил любой разговор пересыпать шутками. Каждая его песня имела свой характер, а привозил он их в Москву всегда много. В. Бунчиков и В. Нечаев пели незабываемую «Вечер на рейде». М. Михайлов – «На солнечной поляночке», на мою долю выпали «О чем ты тоскуешь, товарищ моряк», «Едет парень на телеге», «Разговор», «Песня о начальнике станции». Успех у публики при исполнении его песен неизменно огромный! Неиссякаемый талант Соловьева-Седого недавно подарил нам «Подмосковные вечера».

С Дмитрием Борисовичем Кабалевским наша дружба началась давно, еще в тридцатые годы, когда мы вместе учились, он – на композиторском, я – на вокальном факультете. Мы с ним приготовили программу на два отделения из произведений композиторов «Могучей кучки». Вероятно, не все тогда было хорошо, но в стенах учебного заведения это было событие.

Я люблю Дмитрия Борисовича как человека, знаком почти со всем, написанным им, но репертуар из его произведений у меня был небольшим, о чем сожалею. С большой любовью я пел песни на стихи Маршака «Восточная сказка», «Мельник, мальчик и осел», на стихи Михалкова «Сказка о старушке», «Старый дедушка Коль», «Бараны»?) и другие. Все это исполнялось мною несчетное количество раз и всегда с неизменным успехом. В дни войны я исполнял его «Партизанскую», участвовал в монтаже его опер.

Много раз мне приходилось встречаться с маститым композитором Ю.А. Шапориным. Я бывал у него, когда Юрий Александрович заканчивал свою замечательную оперу «Декабристы». Он показывал мне фрагменты, среди которых были две песни «Ой вы, версты» и «Песня сторожа». Обе песни мне так понравились, что я стал просить его дать мне их спеть. Еще до постановки оперы их я пел в концертах с Большим симфоническим оркестром под управлением Н.С. Голованова несколько раз. Фактически я явился первым исполнителем этих произведений, как и песни Шапорина на слова поэта Суркова «Под вечер примолкла война».

Вспоминаю, как в магазине «Советская музыка» на улице Горького мы исполняли эту песню, а нас снимала кинохроника. Юрий Александрович такой большой, обаятельный, сидел за роялем и, мне казалось, немного волновался, был слишком серьезен. Мне же так хотелось, чтобы его обаятельная улыбка была запечатлена на киноленте. Тогда он был бы больше похож на себя.

Я горжусь тем, что был знаком с таким замечательным композитором и принимал участие в исполнении его произведений.

Вспоминаю свою творческую и личную дружбу с Анатолием Григорьевичем Новиковым. Было много встреч, многие его песни стали «премьерами» в моем исполнении. В ЦК ВЛКСМ мне довелось первым спеть его знаменитый «Гимн демократической молодежи». На эту тему была большая конкуренция, и я был свидетелем, когда Анатолий Григорьевич стал победителем в сложнейшем соревновании.

Сохранилась фотография, на которой запечатлены три человека: А.Г. Новиков, Л.И. Ошанин и я. Снимок связан с появлением на свет одной из самых лучших советских песен «Дороги». Как сказал тогда Анатолий Григорьевич, «у песни три создателя: композитор Новиков, поэт Ошанин и первый исполнитель Абрамов».

Если уж говорить честно, я не согласен с таким определением. Ведь если бы они вдвоем написали плохую песню, то и мне третьему было бы нечего делать. В первые послевоенные годы, когда мне приходилось много выступать и в Колонном зале с эстрадным оркестром, и в госпиталях, и в воинских частях, я большей частью начинал свои выступления с этой обаятельной и душевной песни.

Сам Анатолий Григорьевич был большим общественным деятелем, великолепным оратором. Когда мы принимали участие в авторских концертах, то перед их началом композитор всегда выступал с речью, рассказывал слушателям о своем творческом пути, об истории создания той или иной песни. Это всегда было интересно.

Интересно отметить, что среди вещей Новикова есть песня «Почему». В ней тоже говорится о возвращении солдата с фронта, но как авторы по-разному подходят к этой теме. В одном случае подчеркнуты слезы матери при встрече с сыном (Мокроусов), а здесь вся песня пронизана откровенной радостью бытия.

Для поездки на Ленинградский фронт в Радиокомитете была создана бригада солистов в составе А. Степанова, Н. Казанцевой, А. Сметанкиной и меня. Музыкантами были пианист Бернар, баянисты Данилов, Кузнецов, Попков, скрипач Бондаренко. Подробности маршрута память не сохранила, только помню, что проезжали Тихвин и Волхов. Где-то мы ехали по железной дороге, которая была проложена по болоту, и наш поезд покачивался, как на перине, а от Ладожского озера к Шлиссельбургу ехали на грузовике вдоль канала, по только что сделанной дороге. В машине можно лежать или сидеть, но нельзя стоять, потому что близко немцы и могут срезать очередью из автомата (такие случаи были). Эта дорога проходит там, где была частично прорвана блокада. По правой стороне канала тянутся деревни, только что освобожденные от фашистов. Так мы добрались до Шлиссельбурга.

Чтобы попасть в Ленинград, от Шлиссельбурга был единственный путь – железнодорожный мост, по которому ходят поезда, но мост систематически обстреливается фашистами из деревни Синявино. Правда, надо сказать, что за время обстрела ни один снаряд не попал в мост. Мы сами наблюдали, как в воде рвались снаряды в большом количестве, но мост, как бы смеясь над ними, стоял невредим.

У моста – контрольный пункт. Наши документы были не совсем правильно оформлены, нас задержали, предложили побыть «в одной комнате» и часовой перестал отвечать на наши вопросы. Прошел час, все выяснилось, контрольный пункт распростер свои объятия, предложил нам поужинать, но у входы стояли представители соседней части – зенитчики. Им уже сообщили, что ввиду задержки, пусть артисты ночуют здесь и если пожелают, пусть дадут концерт. Начальство от удовольствия разрешило нам выдать по стопочке «НЗ», после ужина мы быстро завалились спать.

Каково же было наше пробуждение? Утром рано мы все проснулись от страшного грохота, выскочили на улицу и один офицер нам сказал: «товарищи, не волнуйтесь, наши войска пошли в наступление на Синявино и, как нам стало известно, они прошли больше трех километров, не встречая препятствий. Вскоре мы увидели большую колонну пленных, взятых нашими войсками. После этого удара фашисты отступили и уже не могли больше вести артиллерийского обстрела единственного железнодорожного моста.

Простившись с зенитчиками, мы отправились в Ленинград. Ночью, под дымовой завесой, на адмиральском катере с Лисьего Носа на Ораниенбаум наша бригада проскочила по Финскому заливу перед самым носом у фашистов, стоявших тогда в Петергофе. От Ораниенбаума мы обслужили все воинские части, которые находились на этом пятачке, в радиусе примерно 60 км.

В течение месячного нашего пребывания на фронте мы дали бойцам и командирам нашей героической Советской Армии 70 концертов. Наши встречи были незабываемы. Вспоминаю, как в расположении одной воинской части концерт должен был состояться в блиндаже вместимостью до 500 человек. Воинов же оказалось две тысячи. Они пришли с передовой в полной амуниции, в плащпалатках, некоторые были с автоматами или ручными пулеметами. Что делать? Обижать никого нельзя! И мы дали им четыре концерта.

Трудно подобрать слова, чтобы описать ту огромную силу чувств, испытанную нами. Перед началом каждого концерта выходил командир и говорил: «Москва, Родина прислала к нам на фронт бригаду артистов», ¾ и перечисляет наши фамилии. Мы стоим перед необычайно дорогой нам аудиторией. Бурные аплодисменты, крики восторга. И уже не нам ¾ мы аплодируем нашим дорогим защитникам Родины. В этом небольшом помещении произошло какое-то слияние общих ощущений радости, дружеского расположения. У многих на глазах были слезы.

Было очень трудно начинать наши концерты, но все они прошли с небывалым успехом. Мы выступали с огромным подъемом. Я никогда не забуду этого чувства, когда твой труд тоже вливается в общее дело.

Итак, на этом пятачке не осталось ни одной воинской части, где бы мы не побывали. Везде мы были желанными гостями. Как-то командир части  дает мне свой бинокль и говорит: «Смотрите скорее на другой берег - такое не всегда можно увидеть». Смотрю на другой, вражеский берег Финского залива и вижу, как что-то зеленое, вроде кустарника или леса движется по берегу. Командир вдруг кричит: «Откройте рот!» И не успел я открыть рот, как в это мгновение с нашего берега раздался сильный залп орудий, и я увидел в бинокль, как на месте движущейся зеленой массы образовались черные клубы дыма и все замерло. Это был замаскированный состав бронированного поезда. Точно попадание и в журнале форта появилась лаконичная запись: такого-то числа, в такое-то время, орудиями такой-то батареи взорван вражеский бронепоезд. Да, действительно, мне повезло: увидел редкое зрелище!

Но вот мы в самом Ленинграде. Воскресное августовское утро. На улицах много женщин и детей. На трамвайной остановке рядом с Европейской гостиницей стоит толпа. Мы должны утром дать концерт для моряков на корабле. Вдруг появляется матрос и предлагает нам быстро идти за угол, где стоит грузовик, который нас повезет, а здесь нельзя находиться, так как начинается очередной артиллерийский обстрел города. Не успели мы далеко отбежать, как снаряд крупного калибра разрывается на самой остановке трамвая. Крики, стоны, какая-то пожилая женщина кричит нам: «Вы не здешние, не знаете. Бегите на ту сторону Невского, там безопаснее!» Какая-то девочка бежала и вдруг остановилась и стала медленно опускаться на тротуар. Такое невозможно забыть!

Наша бригада, к счастью, оказалась невредимой. Мы дали несколько концертов для моряков и по трудным дорогам, проложенным по болотам, проехали на Волхов, а оттуда - на Москву.

Когда началась война, председателем Радиокомитета был Дмитрий Алексеевич Поликарпов, начальником музыкального вещания - Моисей Абрамович Гринберг, главным редактором музыкального вещания - Георгий Никитич Хубов. Эти мужественные люди в самый критический момент, когда враг был под Москвой, не растерялись, обеспечили систематическую работу радио. Но была знаменитая пауза, когда на очень короткое время вещание приостановилось. И вот появляется Георгий Никитич (он был только что у председателя) и говорит: «Все, товарищи! Продолжаем нормальную работу».

Во время вражеских авианалетов наши музыкальные передачи не отменялись. Вспоминаю, как в это время мы выступали в холодных студиях Дома звукозаписи на Качалова. У самого рта Сергея Яковлевича Лемешева, чтобы он не простудился, держали электрический рефлектор. Во время одного налета я исполнял сатирические куплеты К. Листова на стихи С. Маршака «Московские калачи». Начало другой сатирической песни было таким: «Гитлер чтит благоговейно не Эйнштейна и не Гейне, а корову и быка, потому что у коровы светлый ум и дух здоровый, а от Гейне и Эйнштейна ни телят, ни молока».

В тяжелые дни, когда враг был на подступах к Москве, Всесоюзное радио сыграло огромную роль. Когда бойцы, находясь далеко на фронте, слышали спокойный голос диктора и любимые советские песни, это поднимало настроение. Я как-то получил письмо из Калинина от одного командира. Он писал мне: «Я тяжело ранен, лежу в госпитале, меня мучают боли. Но прикладываю к ушам наушники, слышу голос Москвы, вы поете мою любимую песню «Море шумит» и как целительный бальзам пение успокаивает боль моих ран. Сознание того, что передача из Москвы, дало представление, что я нахожусь вот здесь, недалеко от фронта, а ваш спокойный голос – это Москва, Родина, и мое настроение стало улучшаться». Так искусство своим воздействием может помогать людям в борьбе, в страданиях и вообще в жизни.

Письма с фронта давали понять, что мы, работники искусства, делаем полезное и нужное дело. В первый момент начала войны все были в недоумении, что делать? Мы, несколько товарищей, пошли в райком, чтобы нас направили на фронт, но тогдашний секретарь райкома Новиков сказал сурово и коротко: «Москву мы сдавать не собираемся, вы будете полезнее на своих  местах. Когда будет надо – вас позовут. Идите и работайте!»

С.А.Кац, Г.А.Абрамов и А.В.Софронов, 1945 год.

*    *    *

Комментарий автора сайта

Здесь я бы хотел прервать повествование Георгия Андреевича. Мне показалась очень интересной идея дать читателям возможность познакомиться с воспоминаниями певицы Н.А.Казанцевой, где она пишет о той же самой поездке в блокадный Ленинград. В архиве певицы сохранилась и фотография артистической бригады с бойцами-зенитчиками. Эту фотографию, а так же другие материалы из ее архива предоставил Олег Валентинович Ежков (Москва).

Участники артистической бригады ВРК с зенитчиками. Ленинградский фронт у Шлиссельбургского моста 18.8.1943 г.
В центре - командир зенитной части майор Соколов. Слева от него сидит Н.Казанцева. Справа - А.Сметанкина. В нижнем ряду слева А.Бернар, справа - баянист Попков. Кузнецов и Данилов во втором ряду по краям (известное трио баянистов). В верхнем ряду со скрипкой - Бондаренко (позже уехал в Израиль, где и скончался), правее руководитель группы Степанов. Г.Абрамова на фото нет. Возможно фотография была сделана им.

Воспоминания цитируются по сборнику "Музыка России", изд. "Сов. композитор", 1984 г. - Казанцева Н.А. "Дни, запомнившиеся на всю жизнь", стр. 334-344.

Казанцева Н.А. "Дни, запомнившиеся на всю жизнь", стр. 334-344.

В июле 1943 года нас,  группу артистов ВРК, вызвал к себе его председатель Дм. Алексеевич Поликарпов и предложил выехать с концертами на Ленинградский фронт.  Начало наших выступлений было приурочено  ко Дню Военно-Морского Флота. Предложение это мы встретили с большим энтузиазмом, оно было и почетным, и отвечало нашим  чувствам,  предвещая встречи с защитниками осажденного Ленинграда.  Как известно, в это время немецкие войска все еще стояли за Нарвской заставой,  и орудийные обстрелы города велись часто и методично в одни и те же часы. Группа наша состояла из  8  человек:  диктор Александр Степанов (руководитель), певцы Георгий Абрамов, Антонина Сметанкина и я, Трио баянистов - Кузнецов, Попков, Данилов и пианист Антон Бернар.  Группа небольшая, но программа концерта получилась интересная, насыщенная классикой,  советскими и русскими народными песнями. Конферировал и читал рассказы А.Степанов.

К сожалению,  по легкомыслию и беспечности,  свойственной молодости, я не вела никаких записей (о чем теперь горько  сожалею), и все,  что здесь мною написано,  извлечено из анналов моей памяти.  Впечатления были настолько сильны и эмоционально насыщенны, что в общем помнится многое.  Перед глазами, как на киноленте, проходит вся хроника событий  месячного  пребывания на Балтике.

Итак, мы выехали в Ленинград.  Сборы были недолгие, багаж невелик.  Минимум необходимых вещей, ноты, баяны. Незадолго до отъезда я получила письмо от отца (у него жила в период эвакуации моя маленькая дочка Иринка),  в котором он отчитал меня за неразумность отношения к рискованному вояжу,  писал, что, видно, я  не боюсь оставить дочь сиротой!  Дорогой мой,  разумный папочка! Ничто не могло повлиять на мое решение, оно было продиктовано долгом  перед  Родиной,  чувством,  которое  владело мною, как и всем народом нашей страны,  особенно обостренным в годы войны.  Да  ведь и сам-то папа работал в то время, не зная отдыха, с утра до поздней ночи, совмещая заведование кафедрой в Мединституте с работой в многочисленных госпиталях Новосибирска в шефском порядке.

Сообщение с  Ленинградом в 1943 году было только железнодорожное.  Поезд шел через Волхов,  Неболочь до Ладоги. Дальше путь лежал автомашиной через Шлиссельбург.  При первой же проверке документов Степанова предупредили,  что кроме командировочных удостоверений Военно-Морского Флота и Всесоюзного радио должен быть еще пропуск в Ленинград,  которого не оказалось, и что,  вероятно,  его  отсутствии создаст большие затруднения на нашем пути.  То же самое говорилось и при последующих  проверках.  По  прибытии  в Волхов,  где поезд стоял довольно долго, прямо на подножке вагона дали концерт для  бойцов  Волховского фронта. Сюда же приехал из Ленинграда и встречающий нашу группу мичман из штаба командования Ленинградского фронта и  сообщил,  что  на  Ладоге будет встречать автобус и доставит нас в Ленинград.  Поезд, единственными пассажирами которого были мы, дошел до Ладоги и стал в тупик.  Автобус не пришел. Мичман был явно растерян.  Через несколько минут на  грузовике  примчался майор  и  с  воплями  «Жену  мою не видали?» - начал бегать по опустевшим вагонам поезда. Убедившись, что жена его не приехала,  он спросил, кто мы такие, и предложил «подбросить до Шлиссельбурга,  «а дальше уж доберетесь до КПП». Покидали мы в кузов  свои  вещички и поехали.  Я села рядом с шофером.  Вел он машину со страшной скоростью.  А около машины слышу  какие-то, еле уловимые звуки: "пик-пик", "пик-пик". "Что это?" - спрашиваю у водителя, а он отвечает: "Пули, дорога-то ведь простреливается,  фронт в двух километрах".  Вскоре одна из пуль скользнула по переднему стеклу, и оно дало трещину. Но тут уж мы подъехали к Шлиссельбургу. Высадил нас майор, распрощался и был таков.  А мы, восемь штатских во главе с мичманом, с чемоданами и баянами, в 30-градусную июльскую жару поплелись через весь город, вернее, через его руины, по пыльной дороге до КПП, расположенного у временного деревянного моста, каждые пять минут обстреливаемого вражескими снарядами.  Неподалеку от моста  зенитная батарея. Усталые,  мы  расположились  около  нее,  усевшись на бревна, лежащие вдоль дороги.  Мичман пошел к  начальнику  КПП «выяснять отношения».  Начальник  наотрез отказался пропустить нашу группу в Ленинград,  и мичман на попутной  машине  поехал добывать транспорт и пропуск. А мы... мы все сидели на солнцепеке, глотая пыль от проезжающих машин.  Подходили к нам бойцы с зенитной батареи,  приглашая к себе отдохнуть, помыться, но мы не двигались с места, не зная как вести себя в создавшейся обстановке.

Наконец, подошел лейтенант с КПП и попросил подойти  поближе к землянке, сложить все вещи в одно место. Затем взял наши паспорта и ушел, оставив для охраны часового с ...овчаркой!  Вскоре нас  по  одному  стали вызывать к начальнику на допрос.  Вот это фронтовая бдительность!  Ребята выходили из землянки с обескураженным выражением лица. Дошла очередь до меня. Фамилия, имя, отчество, профессия, как оказались в расположении прифронтовой полосы? Зазвонил телефон. «Майор слушает». И тут я услышала в трубке громкие, грозные интонации приказов. Видно, добрался наш мичман до начальства.  А майор только успевал отвечать: «Есть устроить,  есть накормить, слушаюсь товарищ командующий!»

Приказ был выполнен. Нас отвели к зенитчикам, предоставив в распоряжение обширную землянку. В небольшой деревянной баньке отмыли дорожную пыль,  поели горохового супа с тушенкой, напились чаю и,  немного отдохнув на крыльце,  все той же баньки, дали концерт. Восторженный прием, восхищенные, блестящие глаза слушателей сняли утомление, огорчение и расстройство от всего происшедшего. После концерта,  свалившись прямо на полу, мертвецки уснули. Проснулись на рассвете от страшного шума, грохота и лязганья и оттого, что земля буквально колыхалась под нами. Под прикрытием авиации мимо батареи с моста шли танки.  Началось наступление на «Синявину высоту».  Теперь  нам  стала понятна особая бдительность начальника КПП.

День мы провели у зенитчиков. Начальник батареи майор Соколов (почему-то  запомнилась  его фамилия),  красивый молодой брюнет, всячески старался развлечь нас. День этот оказался днем рождения А.Сметанкиной. По этому поводу к обеду были выданы фронтовые «сто грамм», а затем в ее честь был сделан один орудийный выстрел. По неопытности мы подошли довольно близко к зенитке и после выстрела все совершенно оглохли и  некоторое время вынуждены были объясняться знаками! К вечеру на автобусе появился мичман. Сердечно распрощавшись со славными, гостеприимными зенитчиками и с «грозным» начальником КПП, мы двинулись в Ленинград,  куда приехали уже поздно вечером усталые, но довольные, предвкушая нормальный отдых в комфортабельных номерах гостиницы «Астория».  Но не успели еще разложить вещи, как последовал приказ  - немедленно выехать на поезде на Лисий Нос, а оттуда на катере в Ораниенбаум на «пятачок».

Катер шел под дымовой завесой мимо Петергофа, откуда немцы простреливали залив. Снаряды ложились иногда совсем близко, но мне  почему-то  совсем не было страшно,  может быть оттого, что все казалось уж очень каким-то странным приключением, фантастичным и почти нереальным.

В четыре утра высадились в Ораниенбауме. Чудесное солнечное утро. Необычная тишина и покой. Совсем как в мирное время.  Вечером в праздничный День Военно-Морского Флота  после  торжественного заседания  состоялся  концерт в большом и красивом зале.

На следующий  день  выехали вглубь «пятачка».  В чаще леса специально для наших выступлений был выстроен деревянный, остро пахнущий сосной клуб на 250 мест. Концерты проходили в 3-4 сеанса с маленькими антрактами. Солдаты в полном боевом снаряжении ночью,  в целях безопасности, приходили к клубу и терпеливо ждали своей очереди. Выступив вначале концерта, я выходила к  бойцам,  и мы подолгу беседовали с ними.  Среди них было много моих земляков-сибиряков.  И так как я недавно была в Сибири, то вопросов было большое количество и самых неожиданных. Удивительные люди - фронтовики. Что-то необыкновенно чистое  и искреннее привлекало в их облике, а ведь многие из них были далеко не молоды. Казалось, что все лучшие человеческие  качества сосредоточились в их характерах.

Никогда не забыть мне  этих  внимательных,  выразительных газ, наполнявшихся  слезами,  когда  я пела романс Антониды из оперы «Иван Сусанин» Глинки и широкой,  радостной, почти детской улыбки  при  звуках «Весенних голосов» И.  Штрауса.  А как восторженно принимали советские песни в неповторимом  исполнении Георгия Абрамова,  певца необыкновенно выразительного, артистичного, брызжущаго весельем и юмором. И, конечно, особенно близкую сердцу  солдата русскую песню в интерпретации прекрасной певицы Антонины Сметанкиной в сопровождении  баянистов. До сих пор звучит в памяти широкая, распевная интонация песни Захарова «Ой туманы мои растуманы».  Не помню,  что  читал  Саша Степанов, но  что-то очень веселое,  т.к.  оглушительный смех, усиливаемый деревянной акустикой зала, не смолкал во время его выступления.

После окончания пребывания в этой части начальник, кажется, в чине генерала,  пригласил поужинать в его землянке. Было очень хорошо по фронтовым условиям сервирован стол,  и в центре стола красовалась единственная бутылка водки. Разлили по рюмкам и подняли их за победу.

А когда выпили, то поняли, что водка-то разведена основательно водой.  Надо полагать,  что это был весь спиртной запас хозяина. Никто  не подал однако виду,  и застолье прошло очень оживленно и весело.  Надолго запомнился этот  прощальный  ужин своей теплотой,  сердечностью,  и  грустно было расставаться с гостеприимными и заботливыми хозяевами.

На «пятачке» были около двух недель, жили какой-то заброшенной школе, выезжая на концерты в разные воинские части. Погода была  хорошая.  В лесу масса ягод.  Пианист Антон Бернар, или Бернаша,  как все мы звали этого отличного музыканта и милейшего, доброго человека, исчезал внезапно и приходил с целой корзиной спелой, сочной малины. Забирался он в чащу леса, не зная мест, иногда попадал в запретные зоны. Возвращался в сопровождении бойцов. Забирали его, как подозрительную личность.  Маленький, юркий,  в очках,  в кепочке, кто его знает, может и разведчик! И никакие увещевания «грозного» руководителя Степанова не действовали на него. История повторялась.

Вспоминаю один концерт на полевом аэродроме.  Эстрадой, как было принято во фронтовых условиях,  служил кузов грузовика, артистическими уборными - ангар.  Только  я  спела  первую арию, как раздалась команда: «Немедленно на вылет». Оказывается, на горизонте появились мессершмитты!  Услышала,  как один из летчиков,  убегая, крикнул: «Товарищ Казанцева, подождите, не пойте,  сейчас вернемся». И я стояла, прислонившись к пианино, а вдали шел воздушный бой и видно было,  как подбитый самолет пошел на снижение,  а остальные  повернули  обратно  - значит сбит немецкий.  Вернулись наши летчики,  и концерт продолжался. В честь одного из них,  сбившего самолет (как  жаль, что не записала фамилию),  я спела русскую народную песню "Зачем тебя я,  милый мой,  узнала".  Все присутствующие смеялись.  Далее мы перебазировались в Кронштадт. Выступали перед воинами-подводниками, отличавшимися необыкновенным мужеством и дерзкой смелостью. Один  концерт был в крепости «Кроншлод» или как ее называли тогда «Остров погибших женихов».  Перед началом  концерта я через отверстие в занавесе заглянула в зал.  Боже мой!  Сидят моряки,  блистающие золотом  позументом,  один  красивее другого. Рослые,  пышущие молодостью и здоровьем. В центре командир части Капралов. После концерта, длившегося более 2 часов, прошедшего  с шумным успехом,  по традиции - товарищеский ужин. Украшением стола была грандиозных размеров фаршированная рыба, днем выловленная в море и отлично приготовленная шеф-поваром. Капралов, человек удивительного обаяния,  совершенно покорил наши сердца.

Спустя 7 лет, осенью 1950 года, я была на гастролях в Румынии. В  Бухаресте днем ко мне в номер в отеле пришел молодой моряк, оказавшийся адьютантом адмирала Капралова, и принес огромный букет цветов. Следом появился и сам Капралов. Увы, война оставила на нем жестокий след. Был тяжело и неоднократно ранен. С  трудом можно было узнать в нем того,  кроншлодского. Перенесенные страдания наложили глубокую печать  на  весь  его облик. Только веселый и привлекательный нрав напоминал прежнего молодого, бравого офицера.

Благополучно возвратившись в Ленинград,  мы, наконец, попали в комфортабельные апартаменты «Астории». Однако, оказалось, что в городе значительно беспокойнее,  чем на «пятачке» и островах. Ежедневные обстрелы,  преимущественно в дневное  время. Спасало нас только то, что утром мы выезжали в воинские части, расположенные в окрестностях Ленинграда,  и в город  возвращались уже поздно вечером, едва успевая проехать в гостиницу до разведения мостов. Но иногда мы оставались и в городе для выступлений по радио и на крейсерах,  стоящих у берегов Невы. Запомнился один день,  8 августа,  день жесточайшего  орудийного обстрела, продолжавшегося 6 часов.  В начале обстрела мы находились в радиостудии и не очень обращали на него  внимания, но вскоре передачу  прекратили,  и  томительно  потянулись минуты ожидания конца обстрела. Пришли матросы с крейсера, чтобы проводить на концерт и поднести баяны, но выйти на улицу было небезопасно. Часа через 2 мы все же рискнули пойти.  Ведь на корабле с нетерпением ждали встречи с московскими артистами. Тем более, что в городе,  несмотря  на  обстрел,  шла  своя, обычная жизнь. Ходили трамваи. День был воскресный, встречались нарядные люди, и из открытых окон домов доносились звуки патефона.

Выйдя из радиокомитета,  пошли на Невский,  на трамвайную остановку, до которой,  по воле судьбы,  не успели дойти. Там стояли 2  встречных  трамвая. Прямое попадание снаряда - и от них остались одни щепки да тела убитых и раненых.  В страхе мы побежали на остановку другой трамвайной линии, но идущий трамвай проскочил ее,  не останавливаясь. Выбежав на Невский, заскочили в парадное первого же дома. Но тут Саша Степанов закричал: Куда вы,  тут же солнечная сторона,  эти же гады  бьют  по солнцу! Бегите в дом напротив». А сам - поистине смешное рядом с трагичным - встал на четвереньки,  дабы не измять складок на концертных брюках,  надеясь,  что  снаряды пролетят выше него.  Перебежали на другую сторону и буквально салились  на лестнице подвального этажа.  Вслед раздался страшнейший взрыв,  осколки угодили в дверь.  Снаряд попал в дом,  в котором мы только что были. Вот тут уж, признаюсь, стало страшновато. Долго мы отсиживались, приходя в себя, и не выходили на улицу до объявления отбоя.

А ленинградцы, привыкшие к обстрелам и перенесшие вся тяготы и ужас блокады, как ни в чем ни бывало сновали по улицам.  Забежала какая-то веселенькая девчушка,  удивленно  посмотрела на наш «табор» и исчезла за дверью квартиры. Но тут же высунулась и спросила:  «Может, водички хотите попить?». Кое-кому из нас даже  очень  надо было «чего»,  и мы с радостью приняли ее предложение. В квартире звучала музыка и был накрыт  праздничный стол, видно, ждали гостей!

На крейсер мы уже не попали,  морячки давно ушли,  и  мы вернулись в «Асторию».  По дороге видели, как дворники в белых фартуках, с начищенными медными бляхами номеров на груди быстро расчищают улицы,  ликвидируя последствия обстрела, а на фасадах некоторых домов уже появились фанерные стены  с  нарисованными на  них  окнами,  создавая  картину целостности домов.  Необыкновенная дисциплина в это время была в городском  хозяйстве!

Усталые и разбитые от пережитого рано легли  спать.  Жили мы вместе с Тоней Сметанкиной на 6-м этаже. Засыпая, я услышала звук летящего самолета,  а через оконную  штору  пробивался какой-то особенный,  фосфорический  свет.  Выглянула  в окно и увидела, что прямо против окна в воздухе висит нечто  в  форме большой керосиновой  лампы  с  круглым абажуром и освещает всю площадь и собор Исаакия.  И тишина стоит мертвая,  как затишье перед бурей. Через несколько секунд начался страшный грохот, и создалось полное впечатление,  что рушится гостинница. В панике я, как была в ночной рубашке, босиком, кинулась вниз по лестнице. Тоня кричала мне вслед: «Надя, оденься, возьми сумку с документами» и тоже бежала за мной. А впереди уже летит Попков, на ходу влезая в брюки.  Только внизу на улице мы узнали,  что это осветительная ракета,  сброшенная немецким самолетом, и ее расстреливают зенитки, размещенные на крыше «Астории».

Длилось это 1-2 минуты,  но нам они показались вечностью.  Долго мы обсуждали это происшествие и до упаду  смеялись  друг над другом, вспоминая все подробности нашего бегства.

Итак, дав около ста концертов,  мы возвращались на маленьком автобусе тем же путем домой. В Шлиссельбурге думали навестить наших друзей зенитчиков,  но батареи уже не было. Искореженная земля,  воронки  и обгоревшие остатки маленькой баньки, вот все,  что осталось от нее. Говорят - погибли все... Вечная им память...

По дороге ночью застряли в болоте и до рассвета в  наклонившемся  на один бок автобусе просидели на баянах и чемоданах без сна.  Где-то близко  летали  самолеты,  слышались  разрывы бомб.  С  трудом  вытянув машину из болота,  наконец добрались до Ладоги.  Долго еще ждали прибытия поезда. И в Неболочи, и в Волхове опять давали концерты, хотя вид у нас после трудного пути едва ли был очень респектабельным, но энтузиазм сохранился.  Благодарная аудитория, бойцы, жаждущие хотя бы увидеть артистов,  поговорить с ними, прощали далеко не блестящее исполнение.  Впрочем, эмоции аккумулировались, и выступали мы все равно с охотой и радостью. Вот так закончились эти, запомнившиеся на всю оставшуюся жизнь, концерты-встречи на Ленинградском фронте.

Далее продолжение воспоминаний Г.А.Абрамова

*    *    *

Но вот прошли годы войны. Страна залечила раны. Появилась новая музыка, зазвучали новые песни. Песни о труде, о строителях, первопроходцах, романтиках. Песни о любви и дружбе. Но такие песни как «Бухенвальдский набат» В. Мурадели и «Хотят ли русские войны» Э. Колмановского с огромной силой напоминают нам об ужасах войны. О горе, страданиях и героизме нашего народа. Все это так свежо и вспоминается так, как будто было совсем недавно, хотя после войны уже прошло почти 20 лет. Не может наш народ забыть войну.

Всегда высоко ценил я С.А. Агабабова. Очень короткая жизнь оказалась у этого выдающегося композитора. Сергей Артемьевич тоже был моим личным и творческим другом. Этот человек обладал огромным талантом, острым умом, его кипучая, неиссякаемая энергия поражала. За короткую творческую жизнь он написал много чудесной и своеобразной музыки, симфонической и вокальной. Его чудные песни с удовольствием исполняют многие наши певцы.

Моя встреча с ним произошла случайно. Я должен был ехать в гастрольную поездку по Башкирии с композитором Волковым. Но в последний момент руководство Музфонда решило послать еще одного автора и присоединило к нам незнакомого тогда С. Агабабова.

Сергей Артемьевич, зная меня по моим выступлениям на радио и телевидении, предложил включить в программу поездки и его песни. Когда я познакомился с его первыми вещами, то проникся большой симпатией к их автору. Я получил от него «Ты с кувшином», «Как поссорились подруги», «Случай в шляпном магазине» и другие песни, которые мне очень понравились. Ну и сам композитор был сплошным обаянием. Мы все трое быстро подружились и после поездки постоянно общались друг с другом.

В концертах по Башкирии было два отделения: первое посвящалось творчеству В. Волкова, второе ¾ С. Агабабову. Мне приходилось участвовать в двух отделениях. В своем отделении несколько вещей исполнял сам Сергей Артемьевич, обладатель хорошего голоса с приятным тембром, великолепными верхами. Его пение под собственный аккомпанемент имело бешеный успех. Я в его отделении чувствовал себя неважно, поскольку профессиональному певцу доставалось меньше аплодисментов, чем автору. Но позже, когда он добавил мне пару шлягерных песен и когда мы ехали после очередного концерта, он всегда подтрунивал надо мной: «Ну как, Георгий Андреевич, ваша душа спокойна? Да, сегодня вы меня так «накрыли», что после вас я едва уже могу что-то спеть».

Незабываемы дни, проведенные с этим большим мастером. В 1959 году я потерял настоящего друга, потерял кусочек своего сердца.

В поездке по Башкирии музыка В.И. Волкова тоже пользовалась большим успехом. Особенно публике нравились цикл его песен на слова Р. Бернса. Вячеслав Иванович был скромный и деликатный человек. Исполняя свои произведения, он всегда их очень удачно комментировал. Я участвовал почти во всех его концертах и всегда в конце задавался одни и те же вопросы: «Почему мы так мало знаем произведения этого композитора? Когда вы к нам еще приедете?» Кстати говоря, Музфонд хорошо знает об успехах творческих вечеров В.И. Волкова, но часто о нем забывает.

Г.А.Абрамов у микрофона. 1950-е годы.

Как жаль, что не любит делать свои творческие вечера композитор Ю.М.Слонов. А ведь сколько у него дивных песен! Он много пишет на морскую тему. Хороши его песни «Волжанка», «Сосны шумят», «Вьется речка серебром». Юрий Михайлович ¾ разносторонний автор. В его творчестве имеется уже целый цикл оперетт, которые идут с неизменным успехом. А его знаменитые вальсы? Я давно дружу с Юрием Михайловичем и люблю исполнять его песни. Сейчас он полон сил и мы ждем от него новых откровений.

Дирижер С.А. Самосуд - человек необыкновенного ума! Он принес на радио большое оживление в музыкальной жизни. Я не дирижер, но мне казалось, что многим надо бы поучиться у него. Ему удавалось малой энергией заставить оркестр быть внимательным и послушным каждому движению его руки. Многим дирижерам приходится затрачивать большую физическую энергию, чтобы заставить оркестр играть, допустим, более эмоционально. У Самосуда же те места, где музыка идет динамически к какой-то кульминации, движения его рук незначительны, но оркестр играет в полную силу. Мне кажется это большим достоинством дирижера.

Мне приходилось с ним встречаться по работе над операми «Итальянка в Алжире» Россини, «Похищение из сераля» Моцарта, «Тихий Дон» Дзержинского. Помню, я наблюдал за работой Самуила Абрамовича с Зарой Долухановой над партией Изабеллы в «Итальянке в Алжире». Через несколько встреч Самосуд был доволен вокальной стороной партии, но он стал настойчиво добиваться эмоционального настроя этой роли. Я часто слышал его реплики: «Больше страсти! Согрейте теплом ваше пение». Я, по правде сказать, первое время думал: «Где ж тут согреть, когда идет сплошная колоратура». Но вот постепенно образ Изабеллы начал оживать, к вокалу стал присоединяться душевный порыв и, наконец, вылепился прекрасный образ Изабеллы. В этой постановке и на мою долю досталось немало похвал. Я пел трудную в вокальном и сценическом отношении, но благородную партию Мустафы.

Сначала моя работа Самосуду не нравилась. Он говорил: “Ведь эта партия – буфф. Значит, надо нарочито комиковать, делать рожи, где-то сделать смешную походку и так далее”.

При моем огромном уважении к Самосуду я никак не мог согласиться с его советами, тем более что я уже имел немалый опыт работы над комическими партиями. Я стал идти от действия, от отношения Мустафы к действующим лицам. В образе должен быть юмор, потому что и по ситуации Мустафа все время попадает в смешное положение. Хотя Самуил Абрамович сомневался в моей трактовке роли, с партии меня не снял. И вот премьера. Я не комиковал, пел и играл роль, как задумал. И почти при каждом моем появлении или уходе зал обрушивался смехом и аплодисментами. Все рецензии, сопровождавшие эту постановку, дали моей роли положительную оценку.

На втором спектакле я, где только возможно, наблюдал за Самуилом Абрамовичем и видел, как он, дирижируя, смеялся вместе с публикой, чему я был очень рад. Вот свойство больших людей, по-настоящему любящих искусство, живущих в нем! Когда после спектакля Самосуд выходил на публику кланяться, а выходить приходилось много раз, он брал за руку Долуханову и меня. Да и после, знаю, он хорошо обо мне отзывался.

Самуил Абрамович – один из последних “могикан”, работавших на радио. Он ушел на отдых, Кто теперь придет к нам, чтобы достойно занять его место?

В послевоенное время у руководства Музыкального управления интерес к работе вокальной группы Всесоюзного радио над большими формами заметно остыл. Был даже такой момент, когда вокальный коллектив был под угрозой роспуска. К счастью, этого не случилось, благодаря группе вокалистов, обратившейся в вышестоящие инстанции, где, кстати сказать, и не нужно было особо доказывать полезность коллектива.

После таких настроений нам очень трудно было вновь вернуться к большим формам, главным образом – операм в концертном исполнении. Только нашим энтузиазмом и горячей любовью к делу эта работа, так нужная для радио, была поднята на высокий качественный уровень.

Старшее поколение вокалистов постепенно выбывает. Сейчас состав вокальной группы Всесоюзного радио молодой, полный сил. С хорошими голосами, большим рвением к работе. Уже первые открытые постановки показали, что молодые артисты справились с поставленными перед ними задачами и, несмотря на большие трудности, создали ряд спектаклей, отмеченных прессой и самим руководством радио. Евгений Алексеевич Акулов, художественный руководитель оперно-симфонического оркестра сделал целый ряд спектаклей: «Золотой петушок» Римского-Корсакова, «Каменный гость» Даргомыжского, «Битва при Леньяно» Верди, «Орлиная крепость» А.Бабаева. Талантливый дирижер Д. Далгат блестяще подготовил и записал на пластинку «Любовь к трем апельсинам» С. Прокофьева.

Успех сопутствовал постановкам талантливого молодого дирижера Г. Рождественского. На высоком художественном уровне он провел оперу М. Равеля «Девушка и волшебство» и сложнейшего «Игрока» С. Прокофьева. Все работы, прошедшие в Колонном зале Дома Союзов, охотно посещались любителями настоящей музыки. Кроме того, что оперы были мастерски поставлены, они уникальны тем, что не шли ни в одном театре столицы.

Когда оперные спектакли в открытых концертах возобновились, администрация Колонного зала сомневалась, будут ли они делать сборы. Ведь у них перед этим шли только эстрадные концерты, да изредка – симфонические. Оказалось же, что с каждой новой постановкой публики приходит все больше и больше.

Ловлю себя на том, что в этих воспоминаниях о работе на радио я как-то невольно больше останавливаюсь на опере. Читатель вправе спросить: а разве на радио кроме оперной музыки солисты больше ничем не занимались? Конечно, мы работали над произведениями самых разных жанров. Но главное в работе вокального коллектива Всесоюзного радио, о котором я так болею, – большие формы. Если б их не было, может быть, и не нужен был постоянный коллектив солистов.

Вспоминаю мою работу над циклами Шуберта «Прекрасная мельничиха» и «Зимний путь» с замечательным музыкантом Куртом Зандерлингом. В первом цикле 20 песен. Когда мы приступали к работе, передо мной встали большие трудности. Я не мог понять, что в песнях Шуберта нельзя ничего подчеркивать, или какие-то фразы усугублять и этим вызывать эмоции. После продолжительного сотрудничества с Зандерлингом я понял, что именно Шуберта надо петь целомудренно. Курт говорил мне: «Пой, как написано, ничего не прибавляй. Шуберт очень хорошо написал эти песни!» Я же еще себе добавил: «Проникайся сам этим настроением!»

Конечно, это большое счастье – иметь возможность работать с таким знатоком Шуберта как Курт Зандерлинг. Я постепенно овладел этими высотами и долго находился во власти этого приподнятого романтизма. Я как бы уходил в другой мир, хотя Шуберт очень реален. В “Прекрасной мельничихе” первая половина цикла имеет много света, радости, оптимизма, затем постепенно, к концу появляются скорбь, печаль, безнадежность.

Но второй его цикл «Зимний путь» весь пронизан таким глубоким пессимизмом и безнадежностью, что, мне кажется, современному человеку не понять, до какой глубины могут дойти страдания человека, потерявшего любимую. Каждая песня из одного и другого цикла – это шедевры. Во время работы Зандерлинг говорил: «Вот эта песня хорошая, а дальше будет еще лучше и так до конца!»

Первый цикл «Прекрасная мельничиха» исполнялся по радио много раз целиком. Я получил немало писем от радиослушателей Советского Союза, были письма и зарубежные.

Наши радиослушатели в основном благодарили за исполнение и знакомство с этим циклом, из-за рубежа писали примерно следующее: «Мы не думали, что в России так могут понимать Шуберта. Спасибо вам!»

Цикл «Зимний путь» я тоже исполнял по Радио, разбив его на две части. У широкой публики второй цикл такого успеха, как первый, не имел и откликов было значительно меньше.

Не могу умолчать еще об одном событии на моем творческом пути. Поэт Ярослав Родионов сделал замечательные переводы песен Беранже, а композитор И.П. Шишов положил их на музыку, используя мелодии французских народных песен.

В период их создания Иван Петрович неоднократно приглашал меня к себе. Он считался с моим мнением и много раз советовался по разным вопросам, касающимся новой работы. Были созданы две тетради. Получив от автора только что изданный первый экземпляр с трогательной надписью, которая начинается словами благодарности «за совместную работу над песнями», я наметил ряд песен, которые подходили к моему исполнительскому профилю: их оказалось очень много и все мне по душе. Эти песни совсем не похожи на те, которые когда-то с изумительным юмором пел Борис Самойлович Борисов, но они по-своему прелестны и очень нравятся слушателю. Я несколько раз пел их по радио и каждый раз получал большое количество благодарных писем.

*    *    *

Телевидение тоже начиналось на Никольской улице, ныне – улице 25 Октября, т.е. там, где начинались первые передачи по радио. Я был в числе самых первых исполнителей на телевидении. Интересно и смешно было смотреть эти опыты.

Я нахожусь у маленького экранчика, слышу знакомый голос Ольги Аматовой, но в изображении никак не могу узнать ее лица, какое-то темное пятно дергается, потом расплывается и бывает лишь мгновение, когда что-то можно узнать. Так начинались экспериментальные передачи по телевидению. Позднее уже пытались показать сцену из какой-нибудь оперетты или оперы. Помню, мы с Владимиром Петровичем Захаровым исполняли дуэт из комической оперы О. Николаи «Виндзорские проказницы». Были мы в соответствующем виде, загримированы, но из театральных костюмов потребовались только камзолы. Выступали мы в своих брюках, ведь в то время показать можно было только головы и, может быть, – немного плечи.

И все же телевидение быстро совершенствовалось. Прошло совсем немного времени и уже сцены из оперетты Штрауса «Веселая вдова» давались во весь рост, можно было не только играть, но и по ходу действия двигаться и танцевать, правда, в очень скромных масштабах. Особенно быстро стало развиваться телевидение, когда появился телевизионный центр на Шаболовке.

Вспоминаю свою первую работу, когда можно было поставить оперу целиком, в костюме, гриме, с декорациями. Это была опера С. Рахманинова «Алеко», в которой я исполнял партию старого цыгана. Эта передача была уже не экспериментальной, у москвичей стали появляться в квартирах телевизоры, и у кого-то из знакомых можно было спросить о впечатлении. Началась новая эра у исполнителей на радио, когда появилась возможность не только слушать их, но и видеть. Когда-то я получил письмо от девушки-радиослушательницы, которая писала: «Товарищ Абрамов! Когда вы поете, я представляю вас человеком высокого роста, блондином с вьющимися волосами, римским профилем и обаятельной улыбкой». О своей внешности я ей, конечно, не ответил, но когда стал выступать по телевидению, то часто вспоминал это письмо: что же теперь скажет обо мне та девушка, как же она будет разочарована, поскольку моя внешность никак не отвечает ее представлению.

Правда, по телевидению я выступаю большей частью в измененном виде, в каком-нибудь театральном костюме и гриме. Например, играя Фальстафа, я бывал вдвое толще себя и с бородой, в оперетте «Прекрасная Галатея» мне приходилось дважды преображаться: то я банкир, шикарно одетый и в цилиндре, то, изображая мифического царя Мидаса, в хитоне с огромной бородой и ослиными ушами. Конечно, были и такие программы, когда я представал на экране в своем естественном виде. И все же больше приходилось выступать в какой-нибудь роли.

Вспоминаю, с каким удовольствием я участвовал в кинофильме «Джанни Скикки попал в ад» с музыкой Д. Пуччини. Снимались мы на «Мосфильме» по заказу телевидения. Мне досталась партия Бетто де Синьо, которуя я сам пел и играл (нас было только двое исполнителей, которые сами пели и играли). В этой роли я впервые участвовал в настоящих киносъемках. Особенно интересно актеру самого себя услышать и увидеть. Потом я узнал, что мой дебют в кино стал удачной ролью.

Сейчас телевидение прочно вошло в наш быт и в какой-то степени вытесняет радио. Но работникам телевидения надо еще очень много работать, чтобы телезрители получали полное удовлетворение от передач.

Одной из замечательных традиций в музыкальном управлении Всесоюзного радио была постоянная и крепкая связь с советскими композиторами. Все музыкальные редакции поддерживают с ними творческие контакты. Особенно это касается редакции советской песни и эстрады. Огромное количество «премьер», то есть новых произведений исполнено на радио. Обычно творческие контакты, перерастающие в дружественные отношения, начинаются так.

Г.А.Абрамов, В.И.Красовицкая и В.А.Бунчиков, 1950 годы.

В постоянной работе мы все, конечно, знаем друг друга, но вот кто-то из композиторов звонит исполнителю, к которому он питает симпатию, и просит с ним встретиться, чтобы познакомить с новой песней. Если эта песня подходит к данному исполнителю, он предлагает изучить ее и показать на радио комиссии, которая заседает раз в неделю, по четвергам. Если песня принята, то певец, показавший ее комиссии, получает право первого исполнения песни по радио. Безусловно, композитор может придти не только на радио, он может придти в филармонию, Большой театр и т.д., но так выходит, что больше всего обращений падает на долю солистов радио.

В творческих отчетах советских композиторов у каждого из них свой контингент исполнителей. Некоторые из них посвятили себя почти целиком исполнению советской песни: П. Киричек, В. Бунчиков, В. Нечаев, В. Красовицкая, В. Селиванов, А. Беседин и другие. Пропагандируя ее, они много ездят по Советскому Союзу.

Но вот что настораживает. За последнее время распространилась мода на завуалированное пение. Известные советские композиторы-песенники – Э. Колмановский, А. Островский, А. Пахмутова и другие предпочитают отдавать свои песни таким исполнителям как В. Трошин, И. Кобзон, М. Кристалинская.

Это певцы, которые не поют, а «напевают», придавая каждой песне интимную интонацию, обязательный налет грусти. Такая манера привлекает слушателя настроением чего-то ласкового и печального. Но когда это становится модой и принимает массовый характер, когда «шептать» начинают многие, то взыскательный слушатель понимает: это не настоящее искусство, а суррогат. При таком исполнении сами певцы остаются холодными и если создают настроение, то не вокальными средствами.

Мне кажется, эта мода является чуждой советскому слушателю, любящему в искусстве настоящее, искреннее, чистое. Для примера хочется привести такой факт. В совместном советско-чехословацком фильме под названием «Майские звезды» показан ряд волнующих эпизодов, когда, например, наш генерал при освобождении Чехословакии советскими войсками, остановился в одной чешской семье. Очень интересна история с его папахой, или эпизод с советским танкистом, «выкуривавшим» последнего фашиста из дома и погибшего в самом конце войны, другие эпизоды. Все они волнуют зрителя своей искренностью и правдивостью, вызывают огромное чувство патриотизма, показывают настоящую дружбу наших народов.

И в это время в фильме много раз повторяется очень хорошая песня о Праге, но в манере сладкого «нашептывания». Как это не вяжется с тем, что происходит на экране! Здесь надо бы не «сластить», а петь искренно, тепло и просто.

Не знаю, может быть, это чисто личное неприятие подобной манеры пения, но мне, одному из создателей стиля исполнения советской песни, всякая замена нормального пения вызывает горькое сожаление. Певец должен использовать голос, отпущенный ему природой, используя все возможности, или, если у него голоса нет, то надо ограничиваться домашним исполнением, а не выходить на широкую аудиторию.

Конечно, вопрос исполнения на эстраде очень сложный. Мы знаем исполнительскую манеру Клавдии Шульженко, когда певица, не обладая большим голосом, создает исключительно высокое искусство. Но когда певец нарочито затушевывает свой естественный голос, следуя антивокальной моде, я считаю это явление вредным.

*    *    *

Илья Яковлевич Судаков – замечательный режиссер и педагог. Мне кажется, кто с ним когда-либо встретился в работе, тому он на всю жизнь дает «закваску» приобщения к настоящему искусству. Нам, молодыми певцами радио, было ближе музыкальное начало, в драматической стороне дела мы были совсем неискушенные. Судаков довольно своеобразно строил отношения с молодежью: помимо обычных репетиций в студии, он иногда собирал всю нашу труппу на прогулку в Нескучный сад или Воробьевы горы, сам был с нами, шутил, смеялся, он говорил, например про меня: «Вот обратите внимание, у Абрамова губы толстые, а я у него каждое слово слышу». Или: «Почему у Толстова так хорошо получился Подколесин, да потому, что работая с ним, я иду от его характера, а в нем очень много «подколесинского», то есть Толстов от природы «с ленцой», немножко «увалень», малоподвижный, – это как раз те стороны, которые есть у Подколесина».

Все его шутки в наш адрес, никогда не обижали, а наоборот, доставляли большое удовольствие. В этих прогулках мы еще ближе привязывались к мастеру, а на репетициях каждый старался как можно лучше выполнять его требования, чтобы получить от Судакова одобрение.

В его манере репетировать, мне кажется, что-то было от К.С. Станиславского. Он часто произносил фразу «Не верю!» Например, в опере Моцарта «Свадьба Фигаро» (это была первая постановка отдельных сцен на Радио) З. Тулубьева (ныне режиссера хроникальных кинофильмов) играла партию Графини. В комнату входит Графиня... Сколько же раз ей пришлось после «Не верю!» открывать дверь!

В этих отрывках я играл Фигаро. У меня моя партия долго не ладилась. Илья Яковлевич говорил «Нет, Абрамов – резонер. Вот у него хорошо получился «Степан» в «Женитьбе», а здесь ведь надо иметь темперамент». Я сильно огорчался, что у меня ничего не получается. Мне так хотелось петь и играть эту партию! Но вот однажды, на одной из очередных репетиций, Судаков заставил меня поозорничать, прыгнуть на стол и обратно, потанцевать в разных ритмах от полонеза до мазурки, и после этого сразу заставил меня спеть каватину Фигаро «Если угодно». И я, возбужденный от предыдущих движений и танцев, спел каватину так, что вызвал его одобрение, и он почти закричал: «Ведь у тебя огромный темперамент, как же ты «зажался»! А получилось все потому, что, давая мне «разойтись», он вызвал во мне внутренний ритм, который так необходим в этой каватине. После этого случая, я как будто преодолел какой-то барьер и моя работа над партией Фигаро пошла как по маслу и впоследствии была одной из лучших моих ролей.

Ведь это – счастье попасть в руки к такому замечательному режиссеру. Я горд, что мне удалось учиться, приобретать навыки актерского мастерства и повышать свою внутреннюю культуру у И.Я. Судакова. До конца своей жизни о нем не забуду.

Мои товарищи, с которыми я вместе проработал на радио десятки лет со дня основания оперной труппы, отличались всегда большой скромностью. Это было потому, что мы пришли сюда, как говорится, «со школьной скамьи», молодыми и неопытными. Позже, когда мы уже прошли какую-то школу и стали довольно известными у слушателей, – в стенах радио отношение к нам оставалось как к молодым, начинающим. Труд очень сближает людей, а на радио певцам всегда непочатый край работы и поэтому мы были очень дружны и так называемой «богемой» у нас и не пахло.

 Фигаро (Абрамов), Сюзанна (Аматова) и Графиня (Рождественская) в сцене из 2 акта спектакля "Свадьба Фигаро".

1936 год. (Фото из архива Н.А.Казанцевой)

Наталья Петровна Рождественская, завоевавшая большое признание, создавшая на радио много замечательных образов, относится к числу наиболее талантливых солистов. Ее Донна-Анна в «Каменном госте» Даргомыжского – незабываема. Или Графиня в «Свадьбе Фигаро» Моцарта, дева Феврония в «Сказании о граде Китеже» – все это высокие образцы вокального искусства, и все это не мешало ей быть хорошим нашим товарищем, болеть за каждого, жить полнокровной общественной жизнью.

Наталья Петровна очень вдумчива, и к каждой работе, которую ей приходилось делать, всегда серьезно относилась, – как к своей роли, так и ко всей постановке в целом.

Наталья Петровна имеет много друзей среди композиторов, многие часто обращаются к ней с предложением исполнить новые вокальные произведения. И можно быть уверенным, что ее исполнение будет образцовым.

Вспоминаю, как к ней обратилась певица Шухат с некоторой претензией: почему, мол, у вас так много камерных передач, а у меня мало. Наталья Петровна очень смутилась, но ответила: «Каждый раз, когда вам редактор предлагает исполнить камерную музыку, вы даете в программу хорошо освоенные пять-шесть названий. Я же работаю со многими современными композиторами, у меня всегда есть новинки». И все это было сказано в очень спокойном тоне.

Занимая ведущие позиции среди мастеров камерного пения, затрачивая столько времени на подготовку разнообразнейшего репертуара, Наталья Петровна сумела самостоятельно вырастить и воспитать такого великолепного сына – высокопрофессионального и общепризнанного дирижера Геннадия Рождественского.

Г.А.Абрамов и Н.П.Рождественская. 1950-е годы

Когда Зара Александровна Долуханова, красивая и эффектная женщина, с хорошим голосом – высоким меццо-сопрано, впервые появилась на радио и вошла в ряды его солистов, – начало ее работы у нас ничем особенным не выделялось. Одна из первых ролей Зары была партия Памеллы в опере Ф. Обера «Фра-Дьяволо».

Но вот проходит время. Зара Александровна в содружестве с пианисткой Бертой Козель создает ряд программ (в основном западного классического репертуара) и показывает совершенно исключительное исполнительское мастерство.

При всем моем строгом отношении к трактовке нашими певцами классических произведений, я, нисколько не преувеличивая, скажу: так как Зара Долуханова исполняет романсы, например, Листа или Шуберта, – никто не может спеть. Это непревзойденные образцы вокального исполнения. Когда прослушаешь, скажем, такое произведение Листа как «Сонет Петрарки», получаешь неизъяснимое наслаждение от вокальной чистоты, глубокого проникновения в содержание этого произведения. Да просто трудно объяснить словами, откуда такое обаяние? Недаром она, участвуя недавно в вокальном конкурсе в Праге, получила Первую премию за исполнение классических произведений.

Вот так расцвел, как цветок, большой талант Зары Долухановой. Затем пошли ее замечательные выступления в больших формах: ораториях, операх Россини «Золушка», «Итальянка в Алжире» и т.д.

В настоящее время Зара Долуханова является одной из ведущих советских певиц, признанной в Советском Союзе и за рубежом. Как в начале своей карьеры на радио, так и после своего артистического взлета она остается нашим хорошим, искренним и душевным товарищем.

Георгий АБРАМОВ

Публикуемые фотографии из архивов Г.А.Абрамова (цитируются по оригиналам из книги "Музыка Песня Грампластинка") и Н.А.Казанцевой (предоставлены О.В.Ежковым).

См. также информацию о Георгии Абрамове на странице биографий певцов  >>>;
См. также фото Георгия Абрамова в фотоальбоме  >>>;

См. также записи песен в исполнении Георгия Абрамова  >>>;

Полный каталог записей сайта "Виртуальная Фонотека" >>>
 

                                                                                                                                                                                                                                           

© Н.Кружков. Виртуальная Ретро Фонотека. 2000.
Материалы охраняются в соответствии с законом РФ об авторских и смежных правах и Гражданским Кодексом РФ. Любое использование материалов сайта Виртуальная Ретро Фонотека без письменного разрешения автора запрещается.