ВИРТУАЛЬНАЯ РЕТРО ФОНОТЕКА Музей Истории Советской Массовой песни
Главная
Концепция
Тематические Песенные Разделы
Персональные
Песенные Разделы
Певцы |
Е. Ольхович В гостях у Г. Д. Дударева("Советская музыка" №8 1979г.)
|
Имя это давно знакомо любителям советской музыки и читателям журнала: народный артист РСФСР Георгий Данилович Дударев, солист Музыкального театра имени К. С. Станиславского и Вл. И. Немировича-Данченко, исполняет ведущие басовые партии в театре и часто выступает в концертах. Слушатели знают его красивый, сильный голос по записям на радио, по телепостановкам, а композиторы любят доверять ему премьеры своих сочинений на эстраде. За плечами у артиста интересная биография ровесника революции, большой и нелегкий творческий путь, начатый еще мальчишкой-кларнетистом в военном оркестре. И потому первый мой вопрос: — Георгий Данилович, с какого события начинаете Вы отсчет своей творческой жизни? — С 1939 года, когда я, студент Музыкального училища имени Гнесиных, был зачислен в Ансамбль песни и пляски войск НКВД под руководством Зиновия Дунаевского. Главный хормейстер в ансамбле Александр Васильевич Свешников очень темпераментно, своеобразно дирижировал, зажигал нас любовью к народной песне. Я просто горел желанием петь и нетерпеливо ждал занятий со Свешниковым. Однажды он меня выделил и с тех пор поручал запевать, что укрепило мою веру в себя, а это так важно. До сих пор я благодарен Александру Васильевичу за учебу и пример увлеченности искусством. Вообще мне везло на встречи с интересными людьми, и от каждого, наверное, я взял какую-то частицу в свою творческую «копилку>. Как сейчас вижу: по коридору «Мосфильма» идет в одной нижней рубахе, усталый, погруженный в себя, Черкасов — Грозный. Мы, участники массовки, не постеснялись окликнуть его и спросить, правда ли, что он знал Шаляпина? И Николай Константинович рассказал нам историю, которая вошла потом в его книгу. Этот рассказ еще раз убедил, что даже один день, проведенный рядом с великим человеком, не проходит даром... — А кто из великих оказал на Вас самое большое влияние? — Шаляпин. Он и сейчас для меня как живой, вечный образец истинно русского реалистического искусства, творческой молодости, высокой требовательности к себе. Шаляпин оставил нам, артистам, огромное наследие, оно еще века будет служить людям — только пользуйся, учись, постигай! А мы часто забываем это и начинаем все с нуля. Я считаю, что трехтомник под редакцией Е. Грошевой, посвященный Шаляпину, — чрезвычайно ценное издание, оно должно быть настольной книгой оперного певца (и вообще всякого художника), как и его пластинки. — Чему они прежде всего учат, на Ваш взгляд? — Длительной, кропотливой работе над образом, искусству перевоплощения. И, конечно, жизни на сцене в этом, рожденном тобою, образе. Вот получил я роль боярина Ордын-Нащокина в опере Т. Хренникова «Фрол Скобеев». Это была всего-то моя вторая роль в театре. Композитор и постановщик спектакля Алексей Дмитриевич Попов решали образ в положительном плане: Ордын-Нащокин — красавец, первый дипломат России, сторонник петровских преобразований. Сидеть сложа руки и ждать, пока режиссер подскажет мне, что делать, не мог, да и не принято это было тогда. И я обратился за советом к Шаляпину: взял за основу грим Бориса Годунова (тоже ведь боярин!), решил побольше открыть лоб, сделать своему герою «европейскую» бородку, в общем подчеркнуть в нем ум, благородство, даже артистизм. Поискам грима, внешнего облика персонажа я придаю большое значение в подготовке роли — это для меня обязательный первый ее этап. Помню, как долго я искал «прототип» капитана Берсенева (в опере К. Молчанова «Заря» по пьесе Б. Лавренева «Разлом») — этого потомственного морского офицера, принявшего правду революционных матросов. И когда я обнаружил такой «прототип» — то был знаменитый ученый и врач Федор Федорович Эрисман (я раздобыл и показал нашему гримеру его очень выразительный портрет), — роль сразу ожила. И впрямь, трудно поверить, что на фотографиях, запечатлевших Г. Дударева в разных партиях, — один и тот же человек. Плотоядный весельчак кюре Шамай из «Кола Брюньона» Д. Кабалевского и одержимый Емельян Пугачев в одноименной опере М. Коваля, благородно-возвышенный капитан Берсенев и хитро улыбающийся брадобрей Скальца («Бокаччо» Зуппе), развеселый Карась («Запорожец за Дунаем» Гулак-Артемовского) и глубоко затаивший свои муки кардинал Монтанелли («Овод» Э. Спадавеккиа). В 1949 году, например, Дударев сыграл в театре сразу девять маленьких ролей, вроде Нотариуса в «Периколе». Он вообще человек беспокойный, жадный до работы, любящий копаться в материале, до всего додумываться самостоятельно, — с такими артистами режиссерам нелегко, зато в результате, как правило, партия живет на сцене долгие годы. За тридцать с лишком лет в театре Дударев спел, может быть, не так много классических басовых партий, хотя среди них князь Гремин и Старый цыган, Дон Базилио и Прочила, граф де Грие и Цунига. Но, пожалуй, нет советской или современной западной оперы, шедшей на этой сцене, где не выступал бы Г. Дударев, и нередко первым исполнителем. Был ли его герой главным, вроде Тараса («Семья Тараса» Д. Кабалевского), Пугачева, Фрола Баева («В бурю» Т. Хренникова), или второстепенным, как Прокопыч в «Каменном цветке» К. Молчанова, — рождение образа оставалось для актера тем же сложным и мучительным, хотя, и в конечном счете, радостным процессом (чем меньше роль, тем она труднее в работе, считает он). Не случайно критики замечали его в любой партии, а за исполнение роли Старого каторжника в спектакле «Катерина Измайлова» артист получил награду наряду с постановщиком спектакля Л. Михайловым. Во всех ролях, и ведущих и небольших, Дударев оставался подлинным представителем советской оперной школы, где высокое вокальное мастерство неразрывно связано с мастерством сценическим. И еще — артист великолепно умеет передать масштаб личности своего героя. Недаром его Фрола Баева назвали советским Сусаниным. Беседа вновь заходит о тех, кто помог певцу овладеть секретами профессии. — Георгий Данилович, а кто Вас учил и пестовал уже в театре? — Старшие товарищи, позже ставшие режиссерами, перенявшие эстафету от Станиславского и Немировича-Данченко: Н. Кемарская, М. Гольдина, М. Мельцер, В. Канделаки. И, конечно, руководители труппы — замечательные мастера С. Самосуд и Л. Баратов. Особенно велика моя благодарность Самуилу Абрамовичу Самосуду, который стал для меня не просто учителем, но как бы целой школой в едином лице. Он, главный дирижер театра, будучи в приемной комиссии, поверил в меня, неопытного и не имевшего высшего образования певца. Самосуду я обязан не только умением работать над партией, анализировать ее — как многие мои товарищи, я рос и образовывался возле него, получая в целом нечто большее, чем артистические навыки, впитывая определенные художественные принципы и человеческие качества. Он был замечательным педагогом, который любил и ценил актеров-певцов, умел раскрыть их индивидуальность, вселить уверенность в свои силы и буквально заражал окружающих артистизмом, необыкновенной работоспособностью. И вместе с тем он знал вокальные сложности едва ли не лучше педагога-специалиста, учил нас проводить дыхание по лабиринтам резонаторов, ощущать их одновременно, формировать дыхание с помощью речевого звука. Помню, мне долго не удавалась трудная каденция с «фа» второй октавы в арии Прочиды из «Сицилийской вечерни» Верди. Самуил Абрамович всячески старался раскрепостить мое дыхание, заставить голос звучать красиво и сильно. Наконец, на одной из репетиций я что-то, видимо, ухватил, выполнил требуемое и сам почувствовал, как а каденция, и вся ария полились свободно, окрыленно, прочувствованно. Не знаю, именно этот ли эпизод решил дело, но петь премьеру из четырех исполнителей доверили тогда мне. А каким Самосуд был неповторимым интерпретатором! Одним штрихом, точно скальпелем, мог он вскрыть сердце образа. Он убеждал меня, к примеру, что только филировкой слога «на» («о-на явилась и зажгла») можно выразить всю глубину любви Гремина к Татьяне, ее благородную непохожесть на других. В «Сицилийской вечерне» я был занят во втором акте и, входя в театр, уже внизу, в гардеробе, по первым звукам увертюры, по удивительному вибрато виолончелей понимал, кто сегодня дирижирует. Вслед за Самосудом хочу сказать о Баратове. Ученик Немировича-Данченко, Леонид Васильевич стал продолжателем великих реалистических традиций основателей нашего театра в самом высоком смысле этих слов. Лаконичный в объяснениях, он умел в двух словах раскрыть суть эпизода. Причем, будучи очень музыкальным, мыслил именно музыкальными образами, шел от музыки, а на репетициях пел за всех солистов, даже за Татьяну. Артисту, если он его не понимал, Леонид Васильевич любил повторять: "Надо действовать не под музыку, а в музыку!" — и тут же показывал мизансцену, о которой шла речь. Баратов, по-моему, точно выполнял завет, оставленный Немировичем-Данченко режиссерам, — «раствориться в актере». Баратов много творческих сил отдавал нам, но и самих заставлял думать, искать. Вспоминаю совместную работу над образом Кутузова в «Войне и мире» С. Прокофьева — образом, очень дорогим и особо ответственным для меня. Мне посчастливилось некоторое время петь эту партию в очередь с моим любимым басом, которого я обожал со студенческих лет, замечательным советским артистом Александром Степановичем Пироговым. В опере вообще создать какой-либо исторический образ сложнее, чем в драме, так как музыка предписывает строгие рамки сценической интерпретации. Я ходил смотреть драматические спектакли о Кутузове (в частности, в Театре имени Вахтангова, где эту роль играл М. Державин), вчитывался в роман Толстого, сопоставлял, размышлял, и, конечно, возникали разные проблемы. Например, у Толстого, как вы помните, сказано, что во время совета в Филях Кутузов дремлет. Я попробовал на первых спектаклях «дремать», но Леонид Васильевич заметил мне, что такое поведение моего героя не соответствует музыке Прокофьева. Тогда мы решили, что Кутузов должен находиться в состоянии глубокой задумчивости, лишь иногда нарушаемом каким-то движением, может быть, жестом, отражающим внутреннюю энергию и нервное напряжение, которыми проникнута музыка этой сцены. О большом сценическом искусстве Дударева говорит и то, что он с удовольствием выступает как драматический актер — то в телеспектаклях («Дубровский» и «Ураган» по операм Направника и Ефимова), то в своем театре. Одна из последних его работ — Поэт в опере-оратории В. Рубина «Июльское воскресенье». В этой роли Дударев читает со сцены стихи в сопровождении оркестра и хора, что под силу далеко не всякому оперному артисту... Среди своих учителей Георгий Данилович называет и композиторов, авторов произведений, в которых ему привелось петь. Это Д. Шостакович и С. Прокофьев, Д. Кабалевский и Т. Хренников, А. Николаев, К. Молчанов. Иные из них, участвуя в работе над спектаклем, становились истинными друзьями коллектива, и, по словам Георгия Даниловича, с ними трудно было расставаться после премьеры. Со многими композиторами Дударев изъездил всю страну, исполнял их музыку и за рубежом. В его архиве хранится немало теплых автографов. А сколько на долгом пути артиста встречалось скромных, вроде бы незаметных помощников, о которых он говорит с большой теплотой! — Около 35 лет работаю я с замечательным гримером-художником Николаем Павловичем Антоновым. Он помогал всем актерам нашего театра создавать портреты их героев, мы любили его и надеялись на него. И я благодарен Николаю Павловичу, который за эти годы на наших глазах вырос в замечательного мастера и тонкого художника. И сегодня Георгий Данилович живет напряженной творческой жизнью. Круг его интересов, как всегда, широк. Артиста волнуют обсуждение вопросов актерского мастерства в газетах и журналах, подготовка оперных дирижеров, новинки московских драматических театров, история комедии del arte (он репетирует новую партию в опере «Любовь к трем апельсинам» С. Прокофьева, которую ставит Л. Михайлов) и еще многое другое. Ибо он сейчас в той самой поре, о которой не скажешь лучше, чем Пушкин: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития. Я могу творить». Беседу провела Е. ОЛЬХОВИЧ
См. также записи песен в исполнении Георгия Дударева >>>;
Полный каталог
записей сайта
"Виртуальная Фонотека" >>>
|